Маджайра криво ухмыльнулась.
— У жены и её брата никогда не было матушки, которая бы обняла и утешила, когда им было больно, одиноко или страшно. Стоит ли завидовать тому, что они вынуждены были искать опору и утешение друг в друге?
Фа Чисэ едва заметно вздрогнула и распахнула глаза.
— И то верно. Прости. Этот муж… — Фа Лонь протёр ладонями лицо и наконец посмотрел ей в глаза. — Сегодня он жалок.
— Коварный замысел врагов провалился. Все дорогие мужу люди остались целы. Его магический дар не пострадал. — Маджайра выразительно приподняла бровь. — Это ли не победа?
— Победа… — повторил Фа Лонь по слогам и, кажется, воспрянул духом. Его лицо прояснилось. — Победа наступит, когда муж завершит лечение. Муж не намерен отступать! Что бы он ни увидел дальше… Его это не сломит.
Поднявшись на ноги, он крепко обнял Маджайру и прошептал на ухо: «Спасибо». Только… она видела, как Фа Лонь до этого касался другой женщины, и внутренне заледенела.
Уж слишком эти объятия походили на дружеские.
____________________
1. «Когда двое действуют одним сердцем, можно сломить металл» — устойчивое выражение в гердеинском языке для обозначения нерушимого единства, при котором невозможное становится возможным.
2. «И сырую печень сожрёт, и ногу себе сломает» — одно из немногих двойственных по смыслу выражений в морнийском языке, которое может употребляться как для обозначения беспримерной преданности, так и для насмешки над излишней старательностью слуги.
3. «Таз и бутылка. На столе стоит таз, в тазу — бутылка. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Бутылка ударилась о таз или таз о бутылку?» — гердеинская скороговорка, которая построена на похожем звучании слов. Произносится это примерно как «Пин хи пен. Пин, пин хи пен. Пэнг. Пэнг. Пэнг. Пен ли пэнг пин хи пин ли пэнг пен». Только быстро. Очень быстро! Ну что, сломали себе язык?
Глава 17. Открытие
Спасая бумаги, Фа Чисэ плотно закрыла ставни, но дождь всё равно просочился в комнату усыпляющим шелестом и запахом сырости. Небо, словно заранее оплакивая незавидную участь Фа Лоня, третий день подряд проливало на землю тысячи слёз.
— Хорошо ли сын себя чувствует сегодня? — спросила Фа Чисэ развернувшись.
Фа Лонь оторвал взгляд от послания, к которому мучительно подбирал слова, и на всякий случай отвёл в сторону руку с кисточкой, пропитанной чернилами.
— Ваш сын здоров, матушка. Вам не о чем волноваться.
Прошуршав платьем, Фа Чисэ подошла к столу, опустила ладонь Фа Лоню на плечо и несильно сжала. Её взгляд небрежно пробежался по написанным им строчкам.
— Матушка будет волноваться о сыне, покуда она жива. Сыну следует принять это в своём сердце как данность.
— Матушка, ваш сын — взрослый мужчина. Ему уже минуло семнадцать вёсен!
Улыбнувшись его словам, словно шутке, Фа Чисэ опустилась рядом и крепко прижала Фа Лоня к своей груди.
— Конечно, взрослый. Иначе бы матушка продолжала называть его «мой сладкий», «паровая булочка» или «свининка». Как в детстве.
Вздохнув, Фа Лоню положил кисточку на подставку.
— Матушка, хорошо, что вы пришли. Есть разговор, не терпящий отлагательства.
С явной неохотой Фа Чисэ разжала объятия, позволив ему отстраниться. Холодная до равнодушия на людях, наедине она не давала Фа Лоню покоя поцелуями, прикосновениями и объятиями.
— О чём сын хочет поговорить?
— На пристани было много лишних глаз и ушей. Расскажите, как на самом деле погиб мой сын.
Фа Чисэ отвела взгляд и стиснула в пальцах подол платья. От прежней расслабленной игривости не осталось и следа.
— Мальчик родился крепким, здоровым. Он громко кричал, сучил ножками и цепко держался за материнскую грудь. Но шли дни, и малыш всё больше спал, реже ел, меньше двигался. Вина матушки перед сыном огромна — она доверилась невестке в этом вопросе и слишком поздно… поздно распознала в ней свернувшуюся на груди змею.
Накрыв ладонью кулак, Фа Лонь заставил Фа Чисэ разжать пальцы и осторожно спросил:
— Что матушка имеет в виду?