— Это действительно так? Чёрный корень применяют и как лекарство?
Кивнув, Фа Чисэ недовольно поджала губы и отвернулась.
— Повитуха ни в чём не призналась. Даже с переломанными руками и ногами она продолжала упрямо утверждать, что не давала невестке чёрного корня.
— Сын на её месте тоже бы не признал вину, даже если бы был виноват. Гнев матушки легко мог переметнуться на её семью.
Фа Чисэ остановилась у окна и, словно обессилев, прижалась лбом к ставням, в которые барабанил дождь.
— В следующий раз матушка заберёт ребёнка к себе сразу же после родов. Она сама будет кормить его грудью. Сама будет воспитывать, растить. И никогда… никогда больше… — Фа Чисэ до побелевших костяшек стиснула кулаки, — не доверит это невестке. Непростительной ошибкой матушки было считать, что любовь к своему дитя — то, что даётся каждой.
— Мужчины высоко ценят маленькую, по-девичьи крепкую и упругую грудь. От кормления же она обвисает. Ни одна жена благородных кровей, дорожащая красотой и привлекательностью, не стала бы кормить ребёнка грудью. Это общеизвестно. — Фа Лонь вернулся за стол к незаконченному письму и продолжил размышлять вслух: — Первые роды всегда проходят тяжело. Внутренние повреждения могли быть значительными. Сын рискнёт предположить, что повитуха действительно дала жене чёрный корень в качестве лекарства. Жена, несомненно, знала, что принимает яд, поэтому всегда сама тщательно отмеряла дозу, не доверяя в этом вопросе ни одной из служанок. Гибель ребёнка стала для неё неожиданностью.
— Как сын не возьмёт в толк! — Фа Чисэ развернулась к нему лицом. — Убийство было тщательно спланировано!
— Кем спланировано? Кому могло быть известно заранее, что матушка заставит жену кормить ребёнка грудью? Кроме самой матушки, конечно же…
Фа Лонь многозначительно замолчал. Под его внимательным взглядом Фа Чисэ вначале вспыхнула, покраснев от гнева, а затем сникла: её плечи и голова безвольно опустились, на лбу прорезалась вертикальная складка. Даже голос стал неуверенней и тише.
— Когда матушку с годовалым ребёнком бросили в темницу, она едва смогла уцелеть сама и сохранить своё дитя. В камере было холодно и сыро, а в мисках с помоями, которые в насмешку называли едой, шастали крысы. Мой сын много плакал, у него начался жар. Не иначе как от отчаяния, матушка дала ему пустую грудь без молока… — Фа Чисэ обняла себя руками и тяжело вздохнула. Они оба не любили вспоминать о тех днях. — Матушка взмолилась всем богам о помощи, и случилось чудо. На третий день у неё появилось молоко. Предвидя грядущую борьбу за престол, матушка заставила невестку с первых дней кормить ребёнка грудью, потому что никому не желала схожей участи. Даже…
Фа Лонь ждал, чем она закончит предложение, но Фа Чисэ не была бы придворной дамой, если бы не умела останавливаться вовремя.
— Даже врагу? Матушка это имела в виду?
— И врагу тоже.
Внезапно раздался осторожный стук в дверь.
— Его высочество третий принц Фа Лонь велел сообщить ему, как госпожа Фа Денья поужинала, — сообщила из-за двери служанка. — Госпожа не притронулась ни к еде, ни к питью.
— Благодарю. Можешь идти.
— Слушаюсь, ваше высочество третий принц.
— Сыну следует посетить Фа Денью этой ночью, — сказала Фа Чисэ как бы между прочим, когда за дверью стихли шаги. — Сын пренебрегал первой женой два дня. Генерал Юго-Запада может усмотреть в этом обиду для племянницы и для себя лично, а союз с родом Ван важен для нас как никогда.
Фа Лонь онемел от потрясения. Прошло три дня с тех пор, как он исцелил тело Фа Деньи. Тело, но не её душу. Она отказывалась есть и пить. Лежала, свернувшись калачиком, и всё время плакала. О каком посещении могла идти речь? Когда малейшее прикосновение заставляло Фа Денью болезненно вздрагивать!
— Иногда сыну кажется, что сердце матушки высечено из камня.
— Сыну не кажется, — Фа Чисэ взглянула на него без тени улыбки. — Матушка выжила там, где умерли тысячи. У всего есть своя цена. Не сыну попрекать матушку в отсутствии сердца.
— Матушка, как всегда, права. Сын искренне просит прощения… Он… — Фа Лонь низко поклонился. — Он посетит Фа Денью этой ночью.
— Вот и славно.
Фа Чисэ удовлетворённо кивнула, смягчив лицо улыбкой. На удивление, в окружающем её магическом пламени не появилось ни одного язычка жёлтого цвета, соответствующего умиротворению и радости. Выходит, улыбка была наигранной?