Когда Маджайра вошла, Фа Чисэ как раз пила чай в обществе смутно знакомой девушки. Из-за рисовой муки на лице, нарисованных по гердеинской моде угольно-чёрных бровей и красной точки на губах, её сложно было узнать, но…
Маджайра застыла как вкопанная.
— Не забыла ли невестка поприветствовать матушку? — отчеканила Фа Чисэ ледяным тоном и аккуратно поставила чашку с чаем на стол.
Сложив руки перед собой, Маджайра низко поклонилась.
— Рада приветствовать матушку.
— Сестрица никогда не отличалась хорошими манерами. Матушке не стоит быть к ней слишком строгой, — заискивающе попросила девушка, и по голосу Маджайра безошибочно узнала служанку, которая прислуживала ей во дворце. — Однако, это так неловко ошибиться уже в самом приветствии...
— Сядь!
Фа Чисэ указала Маджайре на место слева от себя. Стула не было, но лежала подушка, на которой можно было худо-бедно устроиться. Досадливо поджав губы, Маджайра неуклюже села. Действительно, когда она задумалась об этом, вспомнила, что во дворце придворные дамы приветствовали Фа Чисэ иначе.
— Сестрица! Скорее выпрями спину! — прошептала бывшая служанка так громко, что даже мёртвые бы услышали. — Разве не видишь, у матушки на коленях лежит огромный бумажный веер? Сестрица пострадает, а матушка утомится, когда будет бить её.
Выпрямившись, Маджайра до скрежета стиснула зуба. Её не обманул ни ласковый голос, ни заботливый тон. Ей трижды указали на недостатки и явно сделали это намеренно.
Однако Фа Чисэ оставалась невозмутимой и притворялась, что ничего не замечает. Ещё бы! Вероятно, эта ситуация её весьма забавляла.
— Кстати, сестрица забрала у первой жены одну вещь и до сих пор не вернула, — произнесла соперница многозначительно. — Сестрице следует как можно скорее вернуть её.
Маджайра смерила девушку, сидящую напротив, изучающим взглядом. Она не потрудилась узнать её имени и сейчас жалела об этом. Соперница оказалась совсем непроста.
Далеко не каждой жене хватит самообладания отыграть роль служанки при любовнице мужа, чтобы получить нужную информацию из первых рук, и при этом не выдать ни себя, ни своих истинных чувств.
Но и Маджайра не была наивной простушкой. Сомнительно, чтобы «вещь», на которую намекала соперница, была гребнем с лебедями. Куда вероятней, у обсуждаемой «вещи» имелись каштановые кудри и жёлто-зелёные глаза.
— Разве сестрица не отдала эту вещь, потому что та оказалась ей не нужна? — спросила Маджайра после продолжительного молчания.
— Сестрица, верно, поняла всё неправильно. Эта вещь… — соперница капризно надула губы, — очень дорога первой жене. Её можно скрепя сердце уступить один раз, но не более того.
— Однако сестрица уже один раз отказалась от этой вещи, — Маджайра холодно улыбнулась. — У нас говорят: как ты единожды выпустил птицу из рук, так ты упустил сердечного друга и уже не вернёшь его.
На словах про «сердечного друга» Фа Чисэ громко отхлебнула из своей чашки и, кажется, даже довольно причмокнула губами.
В оригинальной фразе стояло слово «возлюбленный», но Маджайра не знала, как перевести его на гердеинский язык, в котором не было аналогов для слов «любовь», «любить» и «любимый».
— Эта вещь — выражение глубоких чувств моего мужа. Символ его вечной преданности первой жене. Разве сестрица не понимает? — Соперница заботливо налила чай ей в чашку и торжествующе улыбнулась. — Что носит в волосах символ неразрывной духовной близости, которая никогда не принадлежала и не будет принадлежать ей?
Маджайра гневно прищурилась. Как только эта тварь посмела сказать «моего мужа»?! Когда Фа Лонь уже давно не принадлежал ей одной!
Возмущение так и норовило прорваться наружу, но усилием воли Маджайре удалось сдержаться. Пусть соперница выглядела как прекрасная фарфоровая кукла, миниатюрная и изящная, раны, которые она могла нанести, были не менее ядовиты и опасны, чем удары клинка.
Маджайра дотронулась до чашки из молочно-белого, прозрачного на свету фарфора и в напускной задумчивости очертила ногтем синий цветочный рисунок.
— Раз сестрица так настойчиво просит вернуть ей символ, уверяю, с этим не будет проблем, — произнесла Маджайра, поднимая к сопернице насмешливый взгляд. — Пусть символ принадлежит ей. Однако ничего нельзя обещать насчёт остального.