Поискав как следует, мы обнаруживаем деревянную крышку в полу, за которой скрывается длинная винтовая лестница и спускаемся. Каким-то интуитивным чувством я нащупываю выключатель, который, судя по всему, работает от альтернативного источника питания и, когда включается свет, мы застываем в ужасе.
***
Перед нами — лаборатория для экспериментов над людьми. На стене — огромный флаг со свастикой, рядом с которым висят шприцы, пинцеты, щипцы и так далее. А в центре комнаты — примерно коек двадцать с трупами.
Вернее, это были не трупы. Ведь именно от них исходят стоны. Значит, эти люди еще не мертвы. Тела проводами подсоединены к компьютерам, и, вероятно, какая-то программа, не дает им умереть. Я всматриваюсь повнимательнее и прихожу в еще больший ужас. Видимо, Лена тоже заметила это, потому что сзади донеслось ее робкое, наполненное ужасом:
— Боже мой…
Жертвы не просто присоединены к компьютеру. Возле каждого из них стоит небольшой стеклянный сосуд, похожий на аквариум, а в нем — человеческие мозги.
– Что это за чертовщина?! – я направляюсь вперед, к телу мужчины, которое лежит ближе всего к нам и срываю простыню с его лица, в надежде на то, что это окажется манекен…
«Что? Как? Это невозможно. Я не верю».
– Я не верю, не верю, не верю! – кричу я на всю комнату. – Лена ударь меня, ущипни – мы ведь спим, правда? Это все сон. Конечно, сон. Мне такие сны каждый день снятся. Сейчас проснусь и все это забудется, потому что этого не было…
- Вань…, - она не дает мне закончить. – Иди сюда.
Я подхожу, и мы вместе стоим, не способные вымолвить ни слова. Тот мужчина, в разодранной солдатской гимнастерке, это я, а женщина, в форме военной медсестры, лежащая рядом – Лена.
***
Что-то щелкнуло во мне. Будто я стал на мгновение кем-то совсем другим, будто вжился в чужое тело. Я почувствовал адскую боль в спине и животе, почувствовал, как мои внутренности вываливаются на снег, окрашивая его в алую краску. Я почувствовал это настолько реально, что начал задыхаться.
Я не знаю, что это было. Я совершенно не понимал и не осознавал самого себя. В моей голове не было никаких мыслей, только элементарные импульсы, ритм, пульс, которые доказывали, что я еще жив. Во мне не осталось никаких желаний, кроме одного – продолжать этот ритм, эти импульсы, продолжать жить.
Вдруг я увидел людей. Тысячи людей, скованных огромной цепью, как перевязанная солома. Они рыдали, стонали, молили о пощаде, но почему-то не умирали. Этот ритм, эти импульсы, бьющиеся во мне, били и в них, и с каждым новым ударом, затихшие уже крики, возобновлялись с новой силой.
Я не могу этого выносить. Это выше моих сил. Я разрублю эту цепь. Я соберу последние силы и ударю по ней, пусть импульсы тогда и прекратятся, и я умру. Пусть. Я должен сделать это. Это мой долг.
Вдруг в моей руке оказывается огромный нож с острейшим лезвием. И я, не медля ни секунды, разрезаю металл, будто это просто бумага. Вспышка. И я сразу же падаю навзничь, будто мое сердце пронзили раскаленным клинком.
***
Лучи солнца бьют мне прямо в лицо. Но так не хочется вставать. Я переворачиваюсь на бок, но ощущаю, что пол подо мной слишком твердый. «Бетон?» - странно. Но еще более странно, что я натыкаюсь на чье-то тело, посапывающее рядом.
«Какого черта? У меня ведь одноместная палатка…». Я открываю глаза. И сразу же все вспоминаю. Однако, есть одно отличие. Тела исчезли. А на месте них осталось множество пылинок, рассеивающихся в лучах утреннего солнца и оборванные провода.
– Значит, это были скованные души, - тоже проснувшись, тихо сказала Ленка.
– И мы их освободили, - подтвердил я.
Но остался один вопрос. Почему остались мы. Мы оба это понимали, но не решались заговорить об этом.
***
На полке мы нашли книгу с говорящим названием «Die Helden werden Deutschland retten» («Герои спасут Германию») и совместными усилиями нам удалось перевести и немного понять, в чем заключалась суть эксперимента. Вторгшись в Советский Союз, нацисты сразу же столкнулись с упорным сопротивлением русских, что было для них неожиданно. Однако автор книги – философ и доктор Клаус Мёллиг сразу же с начала войны предупреждал об этом. Но фюрер был захвачен единичными битвами и находился скорее под властью азарта, нежели рационального мышления. Немецкие солдаты отказывались воевать за чуждые и непонятные идеалы и судьба кампании оказалась под угрозой. Поэтому Мёллиг предложил такой вариант.