— У вас все? — спросил председательствующий, Леша-агроном.
— У меня все, — сказал Федор Панфилыч.
— Кто имеет слово? — торжественно спросил Леша.
— Я! — послышалось со всех сторон. Казалось, все собрание, вся площадка под акациями, заполненная народом, все, кто сидел тут на бревнах, на скамейках, просто на травке — все разом выдохнули это слово...
И речи пошли на полную мощность. Клава Кашлякова кричала, что надо развалять к черту эту Гомызькину систему, когда виноград учитывается на глаз — двадцать кило туда — сорок кило сюда.
Ну, Клава есть Клава. Но вот встала Катя Крысько, тихая девочка, которая даже на танцы ходить стеснялась, и начала гвоздить:
— Почему до сих пор у нас не применяется метод Тенгиза Карасанидзе? Этот метод дает ежемесячно экономию столько-то рублей с гектара... Он позволит высвободить...
Рая первый раз слышала про этот самый метод, да и фамилию с одного раза, наверное, не смогла бы запомнить. Но, главное, молодец девчонка, раскопала, разобралась, расписала все так толково. И ведь тоже «от себя», ее же Емченко не вызывал в райком, как когда-то Раю, после почина Ганны Ковердюк.
Потом на трибуну вылез какой-то хитрый малый с винзавода и стал полегоньку раскладывать совхозные порядочки, но так, что зал прямо лежал от хохота.
— Только к приезду начальства и расцветаем. Як хтось е — так всэ е, а як нэма никого, так нэма ничого.
А потом говорил речь Сальников — рабочком. Говорил как всегда, ничуть не хуже. Но почему-то тут вдруг не пожелали его слушать. Хотя раньше всегда терпели, и втрое длиннее речи терпели, и в пять раз.
— Мы недостаточно, товарищи, мобилизовали себя на уделение внимания задачам быта... — говорил Сальников. — Отдельные трудящиеся женились, товарищи, и просят жилья. И я, товарищи, совершенно замучился, объясняя таким товарищам...
— Ой-ой-ой, — сказала тетя Маня из президиума и прыснула в ладошку. — Ты ж моя сиротиночка...
— Не сбивайте меня, пожалуйста, — попросил Сальников, когда в зале отсмеялись. — В этих задачах есть вопросы, которые мы, товарищи, можем делать, например ссуды, а есть, которые не можем...
Тут вдруг посреди фразы все зааплодировали. И хлопали до тех пор, пока рабочком не собрал свои бумажки и не вернулся на свое место в президиум. Совсем все-таки не ушел. Видно, побоялся: вот так уйдешь из-за красного сукна — и не вернешься уже.
Потом что-то такое говорили механики. Рая уже почти не слушала. Она в самом начале записалась выступать и теперь вдруг почувствовала испуг. Будто не было до этого двухсот или, может, тысячи разных выступлений, и речей, и приветствий. В зале сидели свои люди, гапоновские, и вроде как был уговор — всем выступать «от себя».
И Рая говорила от себя. И сильно горячилась. И раз десять повторяла по поводу разных безобразий:
— Куда, интересно знать, смотрит дирекция?
Так что в конце концов в зале стали смеяться и кричать Рае:
— Ладно... Ладно... А мы куда смотрим? Привыкли валить...
Ни к чему-такому Рая не привыкла, чтоб валить все на начальство, а самой ждать, когда прикажут. Но вот люди так кричали...
Кончила она свою речь и села ни жива ни мертва. Она даже не заметила, были ли аплодисменты.
После собрания к ней подошел Иван Якыч Кипрякевич, тощий прилизанный дядечка в розовом пиджаке и зеленых брюках. Он церемонно пожал ей руку обеими руками и сказал:
— То була, Раиса Грыгоровна, промова справжнього державного дияча!
Он сказал, значит, что Рая выступила, как настоящий государственный деятель. И еще он добавил, что в Буэнос-Айресе, в украинском клубе «Тарас Шевченко», справедливо рассказывали про советские порядки. Как выступают в Гапоновке «прости робитныки»! Как бледнеет от их речей «сам пан-товарищ дирэктор».
Конечно, Ивану Якычу, только что приехавшему черт те откуда, это все удивительно... Но нельзя сказать, что и в Гапоновке всегда так было...
И какой Рая деятель? Вот Катька Крысько, например, научные книжки читает. Про методы... А Рая не очень-то читает... И наверно, правильно было бы ей вместе с Петей поступить в ту областную школу... Но кто бы тогда, интересно знать, кормил детей?
36
...Петр закончил ученье в июле. В синей, дерматиновой книжечке с золотыми буквами «Диплом» было написано, что ему присваивается звание «Агроном-организатор». Это, конечно, не вполне агроном, но все-таки... И он пошел к директору — получать соответствующую должность...
Еще весной Федор Панфилыч вырвался-таки в агрономы. Новым директором совхоза был товарищ Никифоров, ленинградец, странный человек. Он каждый день до хрипоты лаялся с Раисой по разным виноградным вопросам. Он был скареда и выжига в разных хозяйственных делах. Но однажды Рая отдала лучших своих девочек — Майорову и Крысько — во вторую бригаду, завалившуюся с обрезкой, и он вдруг поцеловал ей руку. Хотя Раина рука совершенно для этого дела не годилась — она была черная, с землей, под ногтями, и шершавая, как драчовый напильник.
— Нет. — сказал директор Петру, — Я не могу вас использовать на руководящей работе.
Петр все понял. Ясно, враги его уже дали новому человеку информацию. Он сам всегда получал такую информацию, когда был руководителем. И конечно, теперь он не стал, грубить или намекать. Он просто спросил, какой у директора имеется на него конкретный компромат.
Директор, видно, был новый человек на руководящей работе. Он даже не знал, что такое компромат. И пришлось объяснить, что это значит компрометирующий материал.
— Нет, — сказал директор. — Нету у меня на вас конкретного компромата. Просто я не считаю возможным.
— А-а, — сказал Петр и, не заходя домой, чтоб не позориться перед Раей, поехал прямо в райком к товарищу Емченко.
Они встретились дружески. А когда секретарь райкома узнал про директорову грубость, он и вовсе полюбил Петра.
— Сейчас мы ему роги обломаем... — сумрачно пообещал он. — Удельный князь, понимаешь. Хочет сам у себя управлять...
Петр ждал такого знакомого, такого привычного, почти милого «емченкова хая» с этой присказкой: «Завтра ты у меня, в бога мать, партбилет положишь!...» Но, видно, что-то в районе изменилось или товарищ Емченко, Иван Федорыч, еще не успел сблизиться с новым директором... Но говорил он спокойно, даже уважительно, будто с начальством.
— Приветствую вас, Алексей Алексеич... Как там решили насчет косогора?.. Добре... А нефтесбыт?.. Правильно...
И только под самый конец он сказал:
— Да, кстати, Алексей Алексеич, тут приехал один наш старый работник, товарищ Усыченко... Очень крепкий товарищ...
Директор стал возражать, что, мол, наслышан... Да и какой он, извините, агроном, этот Усыченко...
— Организатор, — сказал товарищ Емченко раздельно. — Организатор! Не надо, товарищ Никифоров, идти на поводу...
— У кого?
— У настроений отдельных товарищей...
— Так ведь все говорят. И потом, нет сейчас вакансий, — сказал товарищ Никифоров.
— Там, во втором отделении, управляющий временный, — шепотом подсказал секретарю Петр.
— Хитришь перед партией, Никифоров! — вдруг осерчал товарищ Емченко. — Вакансий, понимаешь, нет... Не советую, Никифоров.
И услышав свою внезапно раздетую фамилию — без «товарищ», без имени-отчества, — директор вдруг испугался. Не умом испугался, а, как говорится, поротой задницей (видно, уже случалось ему в жизни называться просто Никифоровым). И он сразу смялся:
— Мы подумаем, Иван Федорович. Что-нибудь подберем.
— Зачем же что-нибудь, Алексей Алексеевич? У вас же во втором отделении временный человек сидит. Давайте-ка поставим постоянного...
Это секретарь сказал уже добродушно. Он же совсем не злой человек, товарищ Емченко, он никогда не преследовал инакомыслящих (если только они делали то, что он велел)...