— Что-нибудь, что-нибудь у него да случится! — продолжала меж тем Флора Семеновна. — Никогда у него не обойдется без происшествий, господи!..
— Да ладно, будет тебе уж, мать! Вечно ты... — забасил, обрывая ее, сидевший рядом с отцом шестнадцатилетний Стаська.
— Ничего не «будет»! Голову надо иметь, если садишься за руль. Уж и того не мог сообразить. Вот и сиди теперь, жди, когда соизволит проехать!..
Алексей Васильевич ждал. Ждал терпеливо, молча. В зеркальце над ветровым стеклом видно было, как сзади остановилась еще одна легковушка, за ней — грузовик, автобус. Из автобуса полезли пассажиры, стали расползаться в стороны. Несколько человек прошли рядом с его машиной. Возле автобуса, на обочине, осталась лишь молодая женщина в летнем открытом платье и мальчуган рядом с ней, державший в руках тяжелую, туго набитую сумку.
Но вот и они направились к переезду. В зеркало были видны стройные ноги женщины, голая до плеча рука и волнистые темные волосы, закрывавшие половину лица. Должно быть, не первой молодости. А хороша! И откуда только берутся в здешних местах такие...
Но вот, обойдя шлагбаум, женщина остановилась, поджидая мальчугана, и обернулась к машине. Глаза ее встретились с глазами Васнецова. Женщина тотчас же отвернулась, вдруг вспыхнув, схватила мальчика за руку и торопливо направилась прочь.
Будто током ударило Васнецова.
Неужели о н а?!
Он познакомился с ней сразу же после войны, когда, демобилизовавшись, стал работать в фабричной многотиражке. Хотя в те годы все давали по карточкам, но время было кипучее, суматошное. «Женского персоналу», как выражался его покойный отец, в их текстильном краю было хоть отбавляй, часто устраивались складчины и вечеринки. Танцевали под патефон, пили брагу, заводили знакомства, любились, истосковавшись за годы войны по женской ласке и нежности.
Он, как работник многотиражки, часто бывал в цехах, видел молоденькую лаборанточку в аккуратном белом халатике, что, встречаясь с ним в шумных и тесных фабричных коридорах, диковатым ветром проносилась мимо, окатывая бывшего лейтенанта обожающе-испуганным взглядом больших темных глаз. Но он не обращал на нее никакого внимания: как-то была она ни к чему со своими полными губками и наивной влюбленностью.
Как-то раз, пробегая мимо, она, вся вспыхнув, сунула в руку ему записку. Поглядев ей вслед, он развернул записку и, пробежав глазами выведенные ровным школьным почерком строчки, усмехнулся.
Ему назначалось свидание.
Усмехнулся, но тем не менее к вечеру, начистив до блеска свои офицерские сапоги и пришив свежий подворотник к гимнастерке, все же отправился к зданию почты, где оно назначалось.
Был март, весна, погода стояла сырая и теплая. Бурно стаивал снег. По мостовой, по вытаявшим сизым булыжникам покатой базарной площади скакали мутные весенние ручьи. От голых берез старого городского парка накатывался сюда пьяный грачиный гомон.
Они удалились тогда на пустынную волжскую набережную, уединились от всех. Бродили и слушали, как по реке, шурша, идет лед, как вздыхает парная земля, оживая, исходит сырым туманом. Порой останавливались, она закрывала глаза, подымалась на цыпочки и, прижимаясь к нему, неумело тянула для поцелуя пухлые девичьи губы...
Осенью он уехал учиться. Кончив учебу, стал работать в столичной газете. С тех пор и забыл о влюбленной в него лаборанточке Зое, которой он сам когда-то дал имя Зорька, такое ласковое и нежное.
Женился на дочери генерала, но вскоре же после женитьбы его перестало тянуть к супруге, в домашний уют. Все чаще он стал ночевать у друзей или задерживаться на работе, имея по каждому случаю бурные объяснения с женой.
Как-то, когда еще Стаська ходил в детский садик, выбрался Алексей с женой и сынишкой на недельку в родные места и здесь случайно встретился с Зорькой.
Работала Зорька все там же, в лаборатории, только теперь уже, окончив техникум, стала ею заведовать. Жила по-прежнему в маленькой тесной комнатке вдвоем со своей старой матерью. Неужели она, такая красивая, молодая, не может найти себе жениха? — спросил ее Алексей. Она не ответила, отвернулась...