Нет, не такого он ждал от этой их встречи! Все получалось не так, как мечталось, как думалось. Ну а, собственно, чего же ему еще нужно? Любимая — вот она, рядом, они совершенно одни...
Лунный свет в низком мерзлом оконце напомнил Ряшенцеву родную деревню, их избу на самом краю, возле санной дороги в город, и такую же лунную ночь в зените своей красоты. Высокое и просторное небо за окнами, с полной белой луной, сверкавшее синими искрами поле в волнистых сугробах. Резко визжат полозья саней. То в город, в морозную стынь, тянется мимо обоз с дровами. Густой серый пар крутыми мячами выкатывается из-под стоячих воротников мужицких тулупов, из лошадиных ноздрей...
Ирина прижалась к нему теснее.
— Знаешь, я тут договорилась с одной здешней тетечкой, — начала она шепотом, — она. нам комнатку может на завтра, на день уступить... Тебе надо выспаться хорошенько и подлечиться, а я за тобой буду ухаживать. Хорошо?
Ряшенцев не ответил.
— Ну чего ты молчишь? Ведь писал, что на целые сутки отпросишься!..
Он с трудом подавил сокрушенный вздох. Что он может на это ответить? Да, писал, обещал. Но разве он мог знать тогда, что рота их завтра — нет, уже даже сегодня — снимается снова. Он давно уж хотел ей сказать об этом, да все не решался никак.
Ирина ждала.
— Ты знаешь, — сказал он, одолевая першащую сухость в горле, — есть тут одно обстоятельство...
И рассказал ей все, добавив, что утром он должен быть в роте.
— Но как ты пойдешь?! — со страхом спросила она. — В одной-то шинели, без валенок, весь обмороженный. Ведь до вас целых тридцать пять километров!..
— Почему... то есть как тридцать пять?
— А так. Мы вчера с капитаном смотрели по карте... Ну как ты пойдешь такой?!
— Как-нибудь да дойду.
— Я тебя ни за что не пущу, ты слышишь?
Он усмехнулся, чувствуя горечь во рту.
...В пристройке они просидели, тесно прижавшись друг к другу, почти до утра. Поднялись, когда уже стал слабеть исступленный свет месяца. Ирина пошла разбудила Фетясова и, притащив от него полушубок, дала Константину еще и свой вязаный шарф.
Вышли на улицу.
Гаснущий месяц склонялся над уцелевшим поселком, отбрасывая от дома большую черную тень. В светлеющем небе льдисто сверкали звезды. В зените стояла Большая Медведица, откинув к юго-востоку свой звездчатый хвост. Фиолетовыми столбами над крышами подымались медленные дымы, размытые по краям лунным светом. Воздух был дымно-седой от стужи, мороз обжигал щеки. Резко скрипел под ногами выжатый холодом снег. На востоке, медленно разгораясь, стыла холодная заря. Прокричал горласто петух, ему откликнулись в разных концах поселка, и снова повисла над ним хрупкая предрассветная тишина.
Настала пора прощаться.
Ирина сказала, проводит его немного, пошла впереди. В полушубке, с шинелью в руках, резко скрипя необмятыми валенками, Ряшенцев двинулся следом.
По выходе из поселка остановились, она подняла на него глаза. Неловко притянув к себе, он поцеловал ее в тугую нахолодавшую щеку и зашагал, решив не оглядываться. Но все же не выдержал, оглянулся.
Она уходила, зябко согнувшись, засунув руки в широкие рукава шинели. Он ждал, когда обернется, чтоб помахать на прощание. И вот наконец-то она обернулась, махнула ему, но как-то уж слишком поспешно, и больше не оборачивалась, сколько он ни стоял.
Неужели обиделась?
Он зашагал в тревожном раздумье. Так вот и будет у них постоянно: вместе — считанные минуты, а врозь — недели и месяцы.
Доведется ли им хоть еще раз увидеться? Может случиться, что эта их встреча будет последней...
9
С зимы нового, сорок четвертого года основные события на советско-германском фронте переместились на север, под Ленинград, и на Украину, южнее. На участке же Белорусского фронта после осенне-зимнего наступления сорок третьего года наступило затишье, хотя бои и не прекращались. Белорусский фронт своими действиями старался сковать как можно больше вражеских сил, не позволяя их перебросить южнее, на Украину. И только весной, в апреле, когда разлились полесские реки, а многочисленные болота стали непроходимыми, войска получили приказ перейти к обороне.