Гвардейцы Чуйкова уже дрались в Берлине. Второго мая столица фашистской Германии капитулировала, но война продолжалась, в госпиталь все еще прибывали раненые. И вот, чтобы избавиться от беспокойного пациента, Ряшенцева решили эвакуировать. Сразу же после Майских праздников на него оформили документы и предоставили, по его настоянию, неделю «для устройства семейных дел».
16
...Их санитарный поезд тащился на удивление медленно. Чуть не на каждом разъезде его останавливали, загоняли на запасные пути, чтоб пропустить ломившиеся на фронт эшелоны с войсками, танками, пушками.
Миновали Польшу, затем Белоруссию. Катили уже по России, но за Смоленском, на станции Ярцево, их снова остановили надолго. Ряшенцев, коротая время, бродил неприкаянно по путям, когда за спиной вдруг услышал:
— Костя... Товарищ лейтенант!.. Да Костя же?!
Услышал — но даже не обернулся. Все пути и перрон забиты военными, мало ли среди них лейтенантов, «Костей» в том числе. Оглянулся лишь после того, как кто-то сзади схватил его за рукав:
— Костя!
Перед ним стояла и радостно моргала густыми ресницами... Раечка. В гимнастерке, в пилотке, в больших сапогах, на плече — санитарная сумка.
— Ой какой вы, ей-богу! Уж кричала-кричала, думала, обозналась, да нет, уж больно похожи... Насилу вас догнала.
Раечка так и светилась от радости. И только когда увидала лицо Ряшенцева, радость ее померкла.
— Ой, да и как. же вы изменились, прямо и на себя непохожие стали, — жалостно протянула она. — Костя, что с вами? Вас что, снова ранило?
Он уронил вяло «да» и даже не остановился, лишь чуть приукоротил свой шаг.
Раечка семенила рядом и про себя жалела, что лейтенант ее стал не таким, каким она знала его, — добрым, веселым, чуть-чуть насмешливым.
Шли молча. Раечка принялась рассказывать о себе, как она упросила маму, чтоб отпустила ее на войну, потому что весной ей исполнилось восемнадцать и потому что она комсомолка и две ее лучших подруги вот уж полгода как в армии. Ее поддержали в райкоме, в военкомате. И вот она теперь едет вместе с другими девчатами из их госпиталя (ее сменщица Зина тоже с ними) на фронт в санитарном поезде и больше всего боится, что опоздает. Приедет — а вдруг война уже закончится!..
Она говорила, глядя на Ряшенцева преданно и влюбленно, пытаясь хоть как-то растормошить его. Даже не упрекнула ни разу, что не написал ей о т т у д а, как обещал. Но лицо лейтенанта по-прежнему оставалось хмурым, в глазах не мерцали веселые искорки. Он шагал, делая вид, что слушал, не понимая того, что говорила она. И лишь когда обернулся, глянув с недоумением, как будто увидел ее впервые, она поняла своим добрым сердцем: что-то у лейтенанта случилось такое, что ему было просто не до нее.
Рая замедлила шаг, отстала. Затем повернулась и торопливо направилась прочь. Он догнал ее, вытер слезы со щек. «Ведь девчонка еще, детский сад!»
Поезд ее должен был вот-вот отойти. Ряшенцев попрощался с Раей как можно теплее. Вырвал листок из блокнота и написал свой адрес. И остался бродить по путям, ожидая, когда же дадут зеленый их эшелону.
Ночью где-то за Гжатском не выдержал, пересел в пустой товарняк, мчавшийся по направлению к столице. А утром, уже не так далеко от Москвы, пересел в электричку.
Тут-то его и настигла весть:
— ПОБЕДА!
— КОНЕЦ ВОЙНЕ!
В ночь на девятое мая Германия капитулировала.
17
С запада, обгоняя электропоезд, по голубому майскому небу стремительно летели легкие, пронизанные солнцем облака. В вагоне царило восторженное оживление. Даже солнце било сегодня в вагонные окна, мелькая по лицам пассажиров, по-особому празднично. И просветленные эти лица, и праздничная одежда, и сдержанно-возбужденный гул множества голосов, и перестук вагонных колес, сливавшийся с частыми, радостно-оглашенными воплями мчавшейся электрички, создавали настроение, будто в поезде едут не чужие, незнакомые друг другу люди, а направляется на торжество, на праздник одна большая семья.
В тамбуре Ряшенцев увидал такую картину. Красивая темноглазая женщина набивала майору-кавалеристу с пятью орденами на новеньком кителе трубку из вышитого кисета. Черноусый смуглый майор в левой руке держал сумочку своей дамы, правая, в лубке, висела на перевязи.