- Язычник не может уважать наши традиции!
- Пилат боится, что наше солнце его копье расплавит, а как мужчине без копья колоть? - донеслось откуда-то сзади.
Все, кто слышал это, громко захохотали. От усмешки не удержался даже Неффалим, хотя ему, как провинциалу, острота и показалась не то слишком смелой, не то слишком сальной. В Назарете никому бы и в голову не пришло так каламбурить над прозвищем прокуратора. А тому остряку в толпе ничего не угрожало, даже если бы и хотели арестовать, ничего бы не вышло. Пробраться к нему сквозь толпу абсолютно не представлялось возможным. В который раз он с облегчением подумал о том, как же хорошо, что жена осталась дома. Он даже оглянулся, опасаясь увидеть в толпе женщин, которые могли слышать эту непристойную шутку. Женщины были. И они слышали. Они точно так же, растянув рты в улыбках, раскрасневшиеся и растрепанные, ждали в толпе появление на беме прокуратора Иудеи.
Наконец, он появился. Толпа, словно по приказу, вмиг замолчала, потухла, замерла, вперившись многотысячным единым оком в этого человека. Судилище Гаввафа, вымощенное каменными плитами, было расположено под открытым небом. Зная, что иудеи не пойдут в преторию, прокуратор сам вышел к толпе. В гулкой тишине каждый его шаг был отчетливо слышен, в тяжелой поступи легко угадывался опытный воин. Взойдя на возвышение, он некоторое время презрительно оглядывал толпу оценивающим цепким взглядом. Понтий Пилат не любил евреев, а евреи не любили его. И по законам взаимной ненависти, они благополучно существовали, подпитывая друг друга. Евреи не ленились писать в Рим длинные доносы с красочными живописаниями изуверств прокуратора. Они больше ненавидели в нем иностранца, язычника, нежели представителя закона. Ибо у евреев всегда был другой Закон. Свой Закон. Божий Закон. Что бы ни предпринимал прокуратор для улучшения условий жизни иудеев, везде он натыкался на противодействие со стороны Закона. Шла ли речь о строительстве школы, новой дороги или лечебницы - везде Закон сковывал ему руки. Будучи свободным человеком, чтящим гражданские права, Понтий Пилат всем сердцем возненавидел тот религиозный фанатизм и ту нетерпимость, которые делали невозможными в этой стране любые улучшения. Потому в последнее время предпочитал не вмешиваться ни в какие религиозные распри, происходящие в Иерусалиме. И меньше всего его сейчас интересовала какая-то новая религиозная школа, стихийно возникшая вокруг какого-то обвиненного в соблазне лекаря, который творил чудеса: исцелял тяжело больных возложением рук и мог воскрешать мертвых. Даже не веря во всю эту ерунду, он все же невероятно обозлился на кровожадность людей, непременно желавших предать смерти человека, который чем-то нарушал их Закон. Но более всего ему было противно то коварство, с которым синедрион вынес смертный приговор. Первосвященникам было просто необходимо утверждение Пилата на этот приговор: ввиду римской оккупации Иудеи, он без этого не имел юридической силы. Гражданские и религиозные права в Иерусалиме сплелись между собой слишком тесно. Обвинение в соблазне, являвшееся истинной причиной ареста этого лекаря, никогда не стала бы для римского прокуратора веской для утверждения смертной казни. Предусмотрительные первосвященники во главе с неким Каиафой приготовили для Понтия Пилата другой обвинительный документ, в котором говорилось, что лекарь этот - государственный преступник и бунтарь. Он, дескать, один из тех, кто подговаривает народ не платить налоги кесарю.
- И не противно ли тебе, Каиафа, слепо плясать под дудку своего тестя? Даже передав тебе свой сан официально, Анна все еще руководит синедрионом! - качал головой Пилат, принимая из рук первосвященника пергаменты. - Хотите убить невиновного в моих глазах, но неугодного вам человека, моей властью? Я никогда не стану утверждать этого приговора!
- На тебе, прокуратор, слишком много кровавых репрессий, которые ты чинил против нашего народа. О многих кесарь не знает, но, поверь, мы можем быстро исправить эту ошибку! Думаю, сместить тебя с должности не так сложно, как ты думаешь.
- Ты угрожаешь мне, Каиафа? - скорее удивился, нежели разгневался Пилат. - Ты угрожаешь МНЕ?
- Понимай, как хочешь, прокуратор. И помни, что этот лекарь не является римским гражданином. Он не стоит того, чтобы ты рисковал своим положением. Опять же, народные мятежи... Сколько у тебя в подчинении воинов, прокуратор? Так запомни: наш народ чтит Закон, а Закон - это Бог. Иудеи - законопослушный народ, и мы противники кровопролитий.
- Ты не имеешь права говорить о том, что питаешь отвращение к крови, ибо желаешь, чтобы я пролил ее! - С этими словами прокуратор повернулся спиной к Каиафе и быстро удалился, содрогаясь от отвращения.