Неффалим умолк, не в силах продолжать этот спор. Он утомил его почти так же сильно, как собственная жизнь. Он был трижды не рад, что вообще затеял всю эту галиматью с приглашением в гости Цельса. А и, правда, чего он ждал? Неужто и впрямь надеялся на то, что ярый язычник уверует в бессмертие духа? Как-то горько сделалось. Безнадежно...
- Мы, христиане, соединяясь узами одной и той же веры, одной и той же нравственности, составляем как бы одно тело, - тихо продолжил Неффалим, надеясь, что его вкрадчивый голос подействует на гостя сильнее любой страстности. - Мы собираемся для того, чтобы молиться... И молимся мы обо всех. Мы молимся об императорах, мы молимся о министрах, о всех властях, о мире, о благосостоянии всего мира, об отдалении конечного часа. Мы читаем Священное Писание, из которого черпаем наставления и необходимые нам сведения, сообразно с обстоятельствами.
И наши старейшины, пресвитеры, достигают своего сана не путем купли, а только благодаря своим достоинствам, потому как дело Божье ценой золота не продается. И если у христиан есть сокровища, то приобретаются они не путем торговли верой. Каждый христианин ежемесячно вносит довольно умеренную сумму, сколько может и сколько хочет, в общий котел. И сбор этот всецело зависит от доброй воли жертвователей. И эта касса благочестия тратится не на пиры или распутства, а употребляется на пропитание или погребение нищих, на поддержку сирот, на содержание служителей, которые в силу своего старческого возраста более не имеют возможности трудиться. Мы тратим эти деньги на помощь тем несчастным, кому более никто не способен помочь. Потому, если и окажется вдруг так, что кто-то из наших братьев окажется сосланным в рудники или заключенным в темницу, или высланным на острова за исповедываемую веру, то этот человек всенепременно получит помощь.
Неффалим замолчал, думая о том, не слишком ли лицемерно и пафосно звучат его слова. Ведь он-то сам как раз не принадлежал к тому христианскому большинству, которое «вносит посильную лепту» в общую казну. Он был одним из тех, кто алчно командовал теми самыми пресвитерами «ради всеобщего блага» и никоим образом не ставил себя на одну доску с угнетенными. Затем, решив, что язычнику такие подробности знать не обязательно, он добавил с не меньшим апломбом:
- Кто-нибудь из язычников разве может похвастаться такой же сплоченностью?
Но эти слова Неффалима так не были услышаны. Цельс, откинувшись назад, слегка похрапывал, запрокинув голову. Из его открытого рта на подбородок вяло стекала розоватая от вина струйка слюны.
Неффалим тяжело вздохнул и приказал двум рабам водрузить Цельса на носилки и отнести его в опочивальню для гостей. Сам же Неффалим остался в триклинии. Он почти протрезвел и собирался исправить это недоразумение, так как настроение «не пить» поменялось у него на полярное «пить». Как это ни странно, собственная заключительная речь заставила Неффалима задуматься над искренностью своих слов. Действительно ли он говорил Цельсу то, что думал? И не важно, слышал его Цельс или нет. Неважно! А важно лишь то, что идет от сердца. Ведь, если в христианстве все так прекрасно и человечно, как он расписал Цельсу, то отчего христиане вызывают такое повсеместное раздражение даже не поступками своими и не положением, которое они занимают, а одним лишь тем, что они христиане?
Неффалим наполнил свою чашу вином до самого края и, не разбавляя, осушил ее почти залпом. Да, христиане фанатичны и нетерпимы. И это, пожалуй, худшие качества, которые христиане могли перенять у иудеев. Евреи, считая себя особенным народом, развязали целую войну лишь на том основании, что римлянам вздумалось строить свои языческие храмы по соседству с иудейскими синагогами. Дескать, это оскорбляет религиозные чувства иудеев. На справедливое замечание римлян о том, что даже в самом Риме, столице языческой империи, евреям никто не запрещает строить синагоги и молиться, евреи с присущим им высокомерием заявляли, что, мол, нам, избранному народу, все можно, а вам, грязным собакам, ничего нельзя. Примитивно, но по существу. И сейчас христиане повторяют ту же ошибку. Провоцируют остальных людей, раздражают их. Чего стоит недавний пример. Один больной на всю головушку человек, христианин, написал неприличное слово на одной из статуй Юпитера в храме. На вопрос «зачем он это сделал?», ретивый и находчивый писарь ответил, мол, а чего же ваш Бог себя не защитил? Значит, он не Бог? Беднягу схватили и бросили в темницу по обвинению в оскорблении религии, при этом парировав, что если твой Бог истинный и ты его посланец, то отчего твой Бог ничего не делает, чтобы тебя освободить? В общем, противостояние христиан и язычников превратилось в идиотский спор на уровне «Дурак!» - «Сам дурак!».