Неффалим сам усмехнулся собственным мыслям. Действительно, спор идиотский. Но, с другой стороны, как-то же должны христиане доказывать миру, что они и только они, несут человечеству свет истинной веры. Пусть даже таким вот примитивным способом. Ведь никакой другой вид убеждения не доступен тем самым «кожевникам», о которых так пылко говорил Цельс. Это единственный способ убеждения, доступный ограниченным мозгам этих самых «кожевников». Быть может, этот человек и впрямь верил в то, что Иисус одобрит ту неприличную надпись, скажет «Молодец! Я горжусь тобой, мой верный слуга!» и защитит от несправедливых язычников! Ну, а если нет, то, что ж, остается еще один способ убедить неверующих и Иисуса в своей преданности - умереть мученической смертью за Христа! И в этом мученичестве уподобиться самому Христу. Но и это последнее средство становилось для нынешних христиан почти недоступным. Марк Аврелий предпочитал любым казням ссылки, поэтому многие христиане, обвиненные в осквернении мест языческих религиозных культов, разочарованно собирали вещи для дальнего путешествия. Подумать только, языческий император лишал их наивысшего наслаждения, доступного фанатикам - принять мученическую смерть за своего Бога! Быть может, еще и потому, что христиане жили с постоянной мыслью о смерти и совсем не ценили собственную жизнь, они становились для язычников чем-то вроде сумасшедших, безумие которых заразно, подобно чуме. Создавалось впечатление, что христиане жили на земле с одной единственной целью - поскорее умереть. Поэтому никто из них не заботился должным образом ни о своем образовании, ни о своем благосостоянии, ни о своем здоровье. Да что там говорить - своих собственных детей христиане с радостью приносили в жертву религиозному фанатизму. Шли на смерть вместе с детьми, целыми семьями. Что они хотели доказать миру? Такое религиозное чувство пугало и навеки отвращало от христианства людей разумных. Ибо они понимали, что, приняв христианство, потеряют свою индивидуальность, свою волю, став ведомыми какой-то чужой волей, и будут руководствоваться в своих поступках чужим разумом. Коллективным разумом, направленным на саморазрушение, а не на созидание. И каким образом все это могло помочь душе возвыситься и слиться с Богом, язычники не понимали. Не понимали и не желали понять...
Нет, нужно действовать по-другому. Но как именно, Неффалим пока не знал, но при случае решил обсудить эту проблему со старейшиной христианской общины в Риме. Недавно Неффалим выделил значительную сумму денег на то, чтобы из Рима отправить несколько христианских проповедников в Галлию. Галлы запомнились Неффалиму чрезвычайно темными людьми, за исключением друидов, разумеется, и он надеялся найти в их сердцах благодатную почву для семян истинной веры. Нет, епископ Рима не откажет Неффалиму в аудиенции. Тем более, что Неффалиму не терпелось узнать, как обстоят дела в Галлии.
Однако увидеться с епископом Неффалиму удалось спустя лишь две недели после памятного обеда с Цельсом. Дело в том, что Цельс, будучи очень компанейским человеком, буквально заразил Неффалима какой-то странной инфекцией радости. Да, чего там греха таить, Неффалим и сам был не прочь поразвлечься в обществе столь умного человека, потому охотно поддался искушению. Хотя под конец Цельс все равно утомил Неффалима своим присутствием. Его громоподобный голос заполнял собой всю виллу, так что самого Цельса, казалось, чересчур много. Вместе они сходили на харпастум, где, смеясь и грызя орехи, флиртовали с молодыми девушками. Позабыв о своем незавидном положении, Неффалим вновь почувствовал себя обыкновенным человеком. Не молодым, но еще ого-го каким мужчиной, привлекательным с любой точки зрения. И хотя сердце Неффалима все еще болезненно сжималось при воспоминаниях о Сарре, все чаще и чаще его стала посещать смутная мечта о любви, заставляющая сладостно ныть под ложечкой. Он с явным удовольствием рассматривал на стадионе девушек, что с ярким румянцем на щеках, возбужденно обсуждали игру. Их тонкие талии, схваченные разноцветными шелковыми поясами, их прелестные головки с завитушками локонов, украшенные жемчужными гребнями, их маленькие ступни, обутые в кожаные сандалии и кокетливо обнажающиеся, стоило той или другой элегантно приподнять подол - все это грело душу Неффалима, который именно в этот момент осознал, как долго он был один. И тоска, и одиночество, и страх оттого, что он решится найти любовь, чтобы затем непременно ее потерять, кружило голову Неффалима, словно он выпил пьянящего дурману.