Бог - это Закон!
«Нет у вас никакого Бога», - думал прокуратор, глядя с бемы на толпу внизу, застывшую в предвкушении одного из ярчайших праздничных аттракционов - казни. «Нет и быть не может!»
Как же он их всех ненавидел!
- Смотри, смотри, преступников ведут! - воскликнул тот же плотный мужчина, указывая пальцем на судилище, к которому приближалась группа воинов-легионеров, в числе которых были и солдаты-римляне, служившие под непосредственным началом Пилата.
Неффалим заволновался, постарался даже привстать на цыпочки, чтобы лучше видеть. Впрочем, вместе с ним взволновалась вся толпа. Поддавшись единому порыву, все повернули свои головы туда, куда указывал человек. На судилище вывели трех преступников со связанными за спинами руками. Выглядели они приблизительно одинаково. Все босые, в грязной и кое-где порванной одежде, со спутанными волосами.
- Жалкое зрелище, - продолжал вслух комментировать мужчина, вновь обращаясь к Неффалиму. - А вон там первосвященники.
- Где? - переспросил Неффалим, вытягивая шею. Затем он внезапно смутился своей заинтересованности. Он беспрестанно думал о том, что этот столичный абориген, наверняка уже много раз видевший и синедрион, и прокуратора, так безошибочно угадал в нем человека, явно нуждавшегося в пояснениях.
- Да вон же! Видишь? А вон тот, высокий, с посохом - Каиафа.
Неффалим с нескрываемым любопытством рассматривал первосвященников, затем, вспомнив, зачем он здесь, вновь принялся разглядывать преступников. Хоть это и было чрезвычайно сложно, но он все же узнал своего земляка, которому подарил чашу. Вне всякого сомнения, третьим слева и был тот самый лекарь, который исцелил Иисуса.
- Ты знаешь его? - спросил словоохотливый человек, заметив пристальный взгляд Неффалима.
- Он подходил ко мне на базаре. Я подарил ему глиняную чашу для вина.
- Выпросил?
- Да, нет. Я сам подарил. От чистого сердца. Он же земляк мне.
- А ты торговец?
- Ну.
- Посудой, значит, торгуешь, да? - в задумчивости переспросил человек и внезапно оживился. - А что-нибудь еще осталось?
Неффалим отрицательно покачал головой.
- Нет. Все продал.
- Жаль, - искренне расстроился человек. - Я б у тебя чего-нибудь купил на память об этом дне. Светильник, например. Всегда перед Пасхой себе чего-нибудь покупаю, а тут забыл.
- Бывает, - согласился Неффалим. - А те двое - это кто?
- Того, что с краю, я не знаю. А тот, что в центре, весьма известная личность. Иисус Варавва зовут. Наемный убийца. Говорят, за деньги мать родную не пожалел бы. А что, твоего покупателя тоже Иисусом звать?
- Да не знаю я, как его звать.
- А говоришь, земляки... - разочарованно протянул человек.
- Да я это по акценту понял, - начал было объяснять Неффалим, но словоохотливый сосед вдруг приложил указательный палец к губам.
- Тс-с! Чего-то там сейчас прокуратор говорить будет.
Действительно, прокуратор поднял вверх руку, призывая людей к тишине. Когда людское море окончательно успокоилось, Понтий Пилат заговорил. Его голос был хрипловатым и показался Неффалиму простуженным. В абсолютной тишине, однако, его голос звучал удивительно громко. Он обращался непосредственно к обвиняемому лекарю.
- Правда ли то, что ты называл себя царем Иудейским?
Заключенный, которого вытолкали вперед два римских воина, стоял молча, преисполненный чувства собственного достоинства.
- Отвечай! - повысил голос прокуратор, и заключенный вскинул на него глаза.
- Царство мое не от мира сего, - ответил он.
- А правда ли то, что ты ученик Иуды Гавлонита, и потому запрещаешь платить иудейскому народу подать кесарю? - сделав вид, что пропустил двусмысленность ответа мимо ушей, задал следующий вопрос прокуратор.
- То неправда, - последовал ответ.
- Так в чем же царство твое? - продолжал Пилат, не понимая, чем этот молодой человек мог так не угодить синедриону. Впрочем, нет. Он понимал. Он все понимал. Сила этого человека, которая, вопреки всеобщему мнению, не была высшим проявлением грубого насилия, но кротости и любви, вызывала у благородных людей чувство глубокого уважения, у людей слабых - страх. Каиафа его боялся, боялся Анна, боялись другие члены синедриона, а те, кто хоть чуть симпатизировал этому лекарю, вовсе не были допущены до слушания. Взятый под стражу человек стоял перед прокуратором, не опуская головы, смотрел прямо и открыто. Скорее всего, именно так он стоял и вчера перед синедрионом, так же честно смотрел в глаза Анне и Каиафе, как сейчас смотрел в глаза Пилату.