Этот спор, возникший между азиатской и римской церквями, так и не был разрешен. В 196 году вопрос о праздновании Пасхи усилил раздор, царящий между христианами. Азиаты, по-прежнему, упорствовали в своем желании следовать традициям. Рим, который стремился к единению, а стало быть, к властвованию надо всеми христианами, сделал попытку подчинить азиатов. Азиаты не поддались. Это привело к тому, что Рим, которому все-таки удалось стать во главе христианских церквей, специальным декретом отлучил азиатские церкви от христианства, обозвав последних еретиками. Конечно, дело было не столько в том, что те отмечали Пасху иначе. Дело было в отрицании авторитета и власти Рима. В Риме родилось папство, как высший институт церковной власти. Азиаты, глубоко обиженные действиями Виктора, тогдашнего Папы, слали ему гневные письма, взывали к здравому смыслу, призывали одуматься и не усиливать раскол между христианами. Но все было бесполезно. Рим и те церкви, что признавали власть римского главы, начали непримиримую войну со своими братьями по вере, жестоко наказывая приверженцев старых традиций. За всеми этими перегонами в борьбе за власть не сразу стало понятно, что у христиан всего мира исчезло главное, что их объединяло - любовь. Любовь была растоптана в этой гонке за властью. Жестокость, нетерпимость, алчность - вот то, что было сокрыто под маскою человеколюбия, благочестия и любви к ближнему. Казалось бы, какая разница человеку, который любит Христа и верит в него всем сердцем, в какой день праздновать Пасху? Как будто бы эти различия о праздновании Пасхи могли каким-то немыслимым образом поставить крест на любви к Иисусу одних и подчеркнуть любовь других... Как будто существовали какие-то различия между людьми... Как будто их нравственность зависела от того, в какой день они отмечали Пасху! Такая чушь!
Неффалим грустно улыбался сквозь время, когда думал над тем, как, должно быть, делается смешно самому Иисусу, смотрящему на людей с небес. Как смешно, должно быть, как смешно... Так смешно, что плакать хочется.
Глава девятая. Времена
Неффалиму приснился страшный сон. Как будто бы он внезапно оказался в местности, совершенно ему незнакомой. Там были густые леса, и из-под земли бил источник мутной грязной воды, которая почему-то считалась целебной. Кем считалось, что эта вода целебная - было непонятно, Неффалим просто знал об этом. Как молния, пронеслась в его спящем сознании здравая мысль о том, что знание о целебных свойствах источника совершенно противоречат логике. Кто же будет пить грязную воду с мерзким запахом серы, или что там еще бывает такого отвратительного? То была благостная минута полусна - полуреальности, когда Неффалим мог проснуться, и тогда бы все закончилось. Кошмара не было бы. Но Неффалим не проснулся, и кошмар пришел.
Неффалим увидел, что в этом лесу находится странная лачуга с соломенной крышей. Рядом с этой лачугой - куча навоза. По двору важно вышагивали гуси, греблись куры.
Сон был настолько реальным, что Неффалиму казалось, будто бы все это происходит с ним на самом деле. И поскольку он считал этот сон явью, то испугался того, что не знает этого места, и, более того, даже не догадывался о том, как попал сюда. Неффалим испугался, что вновь оказался в Междумирье. А где же еще, если он не помнил того, как оказался в этом месте? Но даже не это было самым страшным. А то, что в этой местности явственно ощущалось присутствие того Темного Нечто, что заставило его в реальной жизни оказаться в Междумирье. Ощущение присутствия абсолютного зла. Бескомпромиссного зла. Зла, с которым нельзя договориться или подкупить. Зла, которому не нужны никакие материальные прелести мира. Зла, которое существует лишь ради зла. И это зло пришло за ним, Неффалимом. От него не скроешься. Нельзя скрыться. Ибо защитой от этого зла может быть лишь абсолютное добро, любовь - Бог. А Бог не видит Неффалима. Стало быть, и защиты от Темного у Неффалима нет. Шипящие, как неприятные звуки или змеи, или змеиные звуки, или звучные змеи - все смешалось. Что-то шипяще позвало Неффалима из лачуги. Это был даже не голос, нет. При всем своем желании Неффалим никогда не смог бы повторить этого звука, потому что аналога ему нет в земном мире. Ни одна живая тварь с Божьей искрой внутри не издает таких звуков. В самом этом шипении чувствовался антипод Бога. То был звук неземного происхождения, почти ощущение. И самое страшное было в том, что противиться ему, как-то противостоять или ослушаться - было невозможно. Звук был материальным. Он превратился в вихрь, который легко оторвал Неффалима от земли и понес, понес его, плотными невидимыми стенами, взяв в кольцо.