Этот вопрос явно озадачил Нэшвила. Он рассеяно ответил:
- Я работал, потом летал в Брюссель на симпозиум, посвященный клонированию млекопитающих. Потом ездил в Филадельфию. Знаешь, там был один чудак...
Рэйчел со строгой укоризной покачала головой. И Рон с готовностью ответил:
- Пару недель назад. Но я был занят! Меня и в городе-то не было!
- Пару недель? Ты уверен?
- Да, то есть... да, я уверен... А что? Разве нет?
- Мы с тобой не виделись до сегодняшнего дня три месяца. Ну, плюс, минус пару дней, Рон. И, знаешь, это мой предел. Ты пропадаешь, черте знает куда на целую вечность, а потом говоришь мне по телефону, что мы летим в Париж на выходные. Ты даже со мной не посоветовался!
- Все девушки хотят в Париж, - Рон еще больше растерялся. Неужели, он допустил промах?
- Может, и хотят, Рон. Но не так! Не так! У меня тоже есть жизнь и, знаешь, у меня такое чувство, что я ее трачу абсолютно бездарно. А жизнь нельзя тратить на ожидания, Рон, ее надо просто жить.
С этими словами Рэйчел встала из-за стола и, подхватив сумку, решительно зашагала к выходу из бара.
Рон вздохнул и заказал себе еще пива. В любви ему никогда не везло. Впрочем, как и в азартных играх.
Честно говоря, после ссоры с Рэйчел молодой человек совсем позабыл об утреннем звонке некого Дмитрия Афанасьева, хотя и собирался вначале рассказать о нем девушке. И не вспоминал о нем до тех пор, пока его самолет не произвел посадку в международном аэропорту Шарля де Голля. Рон решил не отменять своих планов на выходные, чему явно поспособствовал выпитый им алкоголь, но так или иначе...
- Он прилетел. - Дмитрий Афанасьев отключил свой телефон и взглядом проводил такси, в котором Рон Нэшвил отправился из аэропорта в город.
О, Господи, что я здесь делаю?
Рон Нэшвил не мог ответить себе на этот, по сути, риторический вопрос. В висках стучало и прыгало, взрывалось. Его сильно мутило еще по дороге из аэропорта, перед глазами плыло, поэтому, приехав в отель, он сразу же принял контрастный душ. Это слегка прибавило сил и уняло головную боль. Рон переоделся и отправился на прогулку. По правде сказать, депрессия одолевала молодого человека неимоверная. Воспоминания вчерашнего дня уныло царапали его душу вялыми когтистыми лапками. Пустота в душе была настолько явственной, что ему чудилось, будто он - это не он, а глубокий колодец, в котором и дна-то нет, даже если вглядываться во все глаза, а все равно, кроме черной-пречерной бездны ничего не увидишь. Эхо одно. Гулко, пусто. И дело даже не в Рэйчел. Не в ней.
- Ты придурок!
Удар последовал незамедлительно. Рон согнулся пополам, выронив книги. Очки слетели, и он, глухо кашляя, инстинктивно попытался нашарить их в газонной траве рукой.
Рыжий и его два закадычных друга ржали, наблюдая за его действиями. Перед носом Рона появился огромный, как ему показалось, ботинок военного образца с железным мысом. Каторжные «Гриндара»... почти... Или каторжные « Доктора-докторишки». Обувь от Мартина. Наверное, у Рыжего проблемы с ногами. Это сейчас модно.
- А на черта тебе ортопедическая обувь?
Удар в живот. Кто-то схватил его за волосы и приподнял голову, открыв лицо для следующего удара.
Красиво. Зеленое, синее, рыжее, красное, снова зеленое, снова синее, снова рыжее, снова красное...
Где очки? Лишь бы они забыли о них...
Удар. Из носа потекла кровь, и Рон, вдруг с какой-то необъяснимой благодарностью подумал о том, что нос остался цел. Перелома не было. Он не услышал характерного хруста. Благодарить Рыжего... Вот черт!
Рон просто ненавидел себя. Даже не так. Он брезговал сам собой.
- Козел! Слышишь, я к тебе обращаюсь, педрила!
Еще удар.
Затем Рон лежал на траве и ничего не видел, кроме быстро двигающихся разноцветных пятен. Это их ноги, а кажется, что цветные облака... Потом разноцветность сузилась до одного сплошного пятна, которое постепенно темнело, темнело и, вспыхнув, погасло...
Так всегда и было. Всегда. Рона вообще в тот момент не было в городе. Били другого Рона. Младшего Рона. Били - убили близнеца. То есть Его самого. Так это чувствовалось. Так это воспринималось. Так это жилось-проживалось. Эта самая бесконечная из всех десятилетних вечностей... Как смерть его души.
Возможно, именно по этой причине он и стал генетиком, тайно, в сердце, надеясь воскресить утраченного себя. Свою половинку, своего природного клона. Глупо. Даже если предположить, что когда-нибудь ООН изменит свою точку зрения в отношении клонирования людей, и эмбрионы смогут жить дольше, чем шестнадцать дней, все равно это ничего, решительно ничего не изменит. Он сможет воссоздать лишь генотип, а не фенотип. Не факт даже, что новый клон будет похож на брата внешне. На брата. На него. На брата. На... К черту эту бессмертную идею. К черту! Душу бессмертную к чертям собачьим. Да и нет ее, души. Бред! Полный бред!