Там, на севере, великолепные горы Сафед...
Воздух, наполняя его легкие, взрывался, воскрешая к жизни давно минувшее, врывался в мозг вместе с кровью, с кислородом, с памятью. И запах... Этот запах... Чуть морской, чуть лазурный с белыми гривами волн залива Кайфа, к которому словно в приветственном поклоне, опускались эти горы. И сердце бешено, бешено так... летит. На склонах Гермона находится далекая Кесария Филиппинская, она едва угадывается отсюда, едва-едва, словно, привстав на цыпочки, касается горизонта, этой небоземли, потому что горизонт - это единый организм неба и земли, сплетенных между собой в любовном единении древних божеств. Таких ускользающих, таких манящих... Вечных.
Неффалим открыл глаза, и они мгновенно заслезились от ветра. Влага дрожала на ресницах, стекала размазанными ручейками по щекам вниз, падая на горячие камни. Он тоже упал на камни вместе со слезами, коснулся их коленями. И ему самому уже было не ясно, чем на самом деле вызваны эти жгучие слезы. И он был благодарен ветру за то, что тот брал вину за эти слезы на себя, что маскировал их, загоняя даже саму мысль о малодушном умении самостоятельно плакать в самый дальний уголок его высохшей до костей души.
Воскреснуть! Как солнце, что каждый день заново возрождается к жизни, вернуться домой, в детство, в собственный рассвет. Неффалим обратил свой взгляд на восток, словно надеялся в колыбели светила узреть себя. Как марево, дрожали перед его влажными солеными глазами возвышенные равнины Пиреи, изумрудная долина Иордана. Туда, в светлый рассвет его прошлого, в ту жизнь, которая казалась восхитительно единственной. Все, до мельчайших подробностей, всю быстротечность той красоты.
Память услужливо обнажила перед ним давно прошедшее, рассекла ткань времени, словно невидимым скальпелем. Она воскресила к жизни умерших, вновь наполнила мир голосами, говорившими на старом наречие, смешанном из сирийского и еврейского языков. Вот женщины заспешили с кувшинами к фонтану в центре города, чтобы набрать воды и заодно обсудить с соседками и подругами свои дела. Рядом с ними сновали дети, занимаясь не менее важными делами, они играли камушками и гоняли обруч, бесценное сокровище, доставшееся им от старого бочонка. Мужчины занялись своей работой. Начался новый день.
Неффалим собирался в школу. Мать с улыбкой наблюдала за тем, как он аппетитно завтракает хлебом с овечьим сыром, запивая все это вкусное изобилие свежей водой, только что набранной из фонтана и принесенной домой в красивом новом кувшине. Этот кувшин, с нарисованной красной полоской, отец не выставлял на продажу. Они с Неффалимом тайком от матери сделали кувшин ей в подарок. Почти царский получился кувшин. Нарядный такой. Яркий. Наверняка его можно было бы продать за двадцать лепт, а, может, и того больше. Мать достойна такого подарка. Неффалим был уверен в этом. Даже если бы его отец не был гончаром и сам не сделал эту изумительную вещь, то наверняка купил бы такой матери. Хотя его семья никогда не была богатой. Впрочем, сам Неффалим никогда не осознавал этого в детстве. Он был счастлив в своем простом доме, больше напоминавшем хижину или лачугу, в которую свет проникал лишь через дверь, и которая одновременно служила и мастерской его отцу, и кухней, где мать готовила пищу, и была общей для всех спальней. А из мебели лишь большой раскрашенный сундук, пара циновок да несколько подушек, брошенных прямо на пол. Все так жили. У всех его друзей были точно такие же дома-кубики, поэтому понять, что именно скрывается за словом «богатство» он не мог, хотя и встречал его иногда в книгах. Слово какое-то бесполезное. И главное, что за ним скрывается - совершенно не понятно. Богатство представлялось Неффалиму огромными тюками яркого шелка или золотой парчи, в которую можно одеться. Неффалим не думал, что богатство может быть выражено не золотом, что оно, богатство, это, когда можно спать на кровати, а не полу, когда у всех членов семьи есть свои тарелки, когда на стене в доме может висеть какая-нибудь красивая, но бесполезная вещь. Все это казалось излишеством. И кому только это нужно? Неффалим был абсолютно счастлив в этом доме, где все родные рядом, а не сидят в разных комнатах, как это принято в богатых дворцах. Там, наверное, и поговорить-то не с кем. Глупо, смешно...
Доев свой завтрак, Неффалим почти бегом припустил в школу. Ему пришлось бежать почти два квартала по узким каменистым улочкам родного города. От жары и бега он изрядно вспотел и снова захотел пить, но у него совсем не было на это времени, поэтому он остановился в небольшой рощице масленичных и финиковых деревьев, чтобы хоть немного перевести дух. Затем, уже более спокойным шагом, продолжил свой путь в школу. Он успел. Хаззан еще не раздавал книг, по которым он с товарищами будет учиться сегодня. Откровенно говоря, частенько бывало скучно повторять за хаззаном все написанное в книге, пока не выучишь текст наизусть. Неффалим обладал хорошей памятью, поэтому ему удавалось запомнить написанное слово в слово гораздо раньше других учеников в классе, однако правила требовали, чтобы он повторял текст хором со всеми до тех пор, пока самый последний лентяй и тугодум не выучит его. Но расслабляться было нельзя. Едва хаззан замечал, что мальчишка начинал щадить голосовые связки и не слишком рьяно повторял в такт остальным ученикам заданный текст, как его розга мгновенно придавала лентяю ретивости. Хотя старенький учитель частенько сетовал на то, что в таком маленьком городке, как Назарет, нет высшей школы. Ведь даже тут встречаются способные юноши.