Вспыхнуло табло, и они начали опоясываться ремнями.
Стоянка была краткой: пассажирам даже не предложили пройти в здание аэропорта. Дали постоять около самолета на начинающем пригревать солнышке, подышать свежим воздухом и позвали обратно.
— Правильно вы, Трофим Александрович, про праздники вспомнили: от праздников в поле — одни неприятности. Слышали о последнем случае у наших соседей?
— Что за случай?
— Не слышали… Значит, не успело еще министерство письма по организациям разослать. Я про этот случай в территориальном комитете узнал: технический инспектор рассказал, он как раз с расследования вернулся… И праздника никакого не было, просто получку в партии выдавали. Заторопились буровики, решили с точки на точку переехать, не опуская мачту самоходки: рядом, мол, и место ровное. Ну и зацепились за провода высоковольтки — местной, на шесть тысяч вольт.
— И тут высоковольтка! Рок какой-то! Постойте, постойте! Была ведь лет пять назад подобная история! Тоже зацепились за провода — только не при переезде, а при подъеме мачты.
— Точно. Тогда — два трупа, в этот раз — один, тракторист. Сменный мастер и рабочий следом за трактором шли, их лишь тряхнуло слегка током. Отделались легким испугом.
— Будет опять шуму! Пять лет назад, помню, такие министерство молнии метало, что небу было жарко! Кого могло — с работы поснимало! Судебное дело велось… И нате вам — тот же расклад!
— Судебное дело — само собой… Виновных найдут, виновные всегда есть! И в нашем с вами случае, посмотрите, отыщутся. Да мертвым от этого легче не станет.
— Не станет, Валентин Валентинович, не станет…
Самолет ровно набирал высоту на последнем отрезке их с Бубновым перелета.
7
Когда они, покинув борт приземлившегося лайнера, приближались к выходу с летного поля, Корытов выделил в толпе встречающих высокую и худую фигуру Глеба Федоровича Егорина. В последний раз они виделись в мае, перед выездом егоринской партии в поле: Глеб Федорович был тогда деловит и весел, как всякий влюбленный в свою профессию геолог, наконец-то дождавшийся начала сезона, с удовольствием расстающийся с зимней — бумажной, вгоняющей в спячку — волокитой. Сейчас загорелое лицо Егорина казалось осунувшимся, постаревшим. Он машинально помахивал прилетевшему административно-профсоюзному начальству выгоревшей горняцкой фуражкой: дескать, я тут.
«Как ему удалось до сих пор сохранить эту фуражку? Четверть века с отмены нашей формы прошло…» — подумал Корытов, кивая в ответ: мол, видим вас, видим.
— С благополучным прибытием!
— Спасибо! Здравствуйте, Глеб Федорович!
— Доброе утро, Глеб!
— Доброе… — нахмурился Егорин и надел фуражку. — У меня в последние дни добрых нет.
— Технический инспектор не давал о себе знать?
— Прохоров? Привез я вчера в партию Прохорова, Трофим Александрович, самолично доставил.
— Ну и как он настроен?
— Не понять пока. Ходит, присматривается, помалкивает…
Они прошли через здание аэропорта, где Валентин Валентинович не преминул отведать из автомата местной газированной воды, и сели в ожидавший их «уазик» — хозяин впереди, Корытов с Бубновым сзади.
«Все правильно — по нынешнему этикету… — отметил Корытов. — Не желает геология отставать от веяния времени! Давно ли впереди непременно начальство сажали?»
Шофер, молча поздоровавшись, сунул в дверной карман сложенную вдвое роман-газету, которую до того читал, и повернул ключ зажигания.
— Трофим Александрович! Если не возражаете — заскочим на минуту к местным геологам!
— Делайте, как вам надо, Глеб Федорович.
— Они обещали сварить у себя в механической мастерской… гробы для отправки в Ленинград останков погибших… И корреспонденцию забрать надо — мы на их адрес получаем.
— Я же говорю…
— Трогай, Сева, к геолконторе!
В конторе Егорин пробыл минут двадцать, затем они заехали на главпочтамт — отправить письма и бандероли; с главпочтамта начальник партии хотел было завернуть еще куда-то, но раздумал, почувствовав, видимо, что перебарщивает, и приказал водителю: «Домой!»
Тайга стиснула дорогу, сузив ее и искривив, незаметно: лесные островки окраины города, с видневшимися между деревьями корпусами новостроек, слились с материком леса плавно, без перехода.
Егорин сидел вполоборота — левое ухо, когда-то отмороженное, с обкорнанной раковиной, внимательно торчало из-под бархатного околыша фуражки. Прямой, параллельный козырьку, нос Глеба Федоровича четко вырисовывался на фоне лобового стекла.