Однако сейчас, я, кажется, могу, наконец, расслабиться и приостановить машину критики (да какая там машина, маленький моторчик), наслаждаясь наполнившим этот просторный кабинет мягким светло-оранжевым светом. Его лучи были для этого кабинета словно отличный тональный крем, благодаря чему криво повешенные портреты великих писателей не такие кривые, а выставки достижений её класса, по типу «3 место на конкурсе песен, посвященных 23 февраля, занимает 6б», не кажутся такими убогими.
– Сань, Сань, чекай шутейку – с должной уверенностью в искрометности и остроумии своего юмора сказал мне Ренат. Он вообще парень общительный и очень любящий пошутить в абсолютно любой момент, шутки обычно не гениальны, но раз в год и палка стреляет.
– Угу – я уже приготовился падать под стол от смеха.
– Заходит как-то мужик в аптеку и говорит: Дайте мне 300 презервативов.
– Фармацевт спрашивает: Это что – шутка?
– Нет! Это СПАРТА! – и тут Ренат начинает просто ржать, извиняюсь за сельский диалект, со смеху. Что ж палка не выстрелила, но шансы были. Хотя признаюсь, от самой тупости шутки и заразительного смеха Рената, я невольно ухмыльнулся. Ренатик был тот ещё весельчак, из-за чего я просто не мог ему не симпатизировать. Я уже привык к таким его этюдам остроумия за годы общения. У нас на самом деле немало общего: он видел те же проблемы, что и я, но старался конвертировать их в юмор, словно создавая вид, будто хорошо, что эти проблемы есть, иначе бы не было искрометных шуток, высмеивающих их. Однако не думайте, что Ренат был вечным весельчаком, которому что не ссы в глаза, все Божья роса. Иногда он даже для меня казался немного отстраненным и грустным. Да в такие моменты Хемингуэй, держащий ружье в руках и пытающийся понять, по ком звонит колокол, кажется более жизнерадостным, чем Ренат в те редкие моменты, когда он задумчиво крутит пальцем свой волнистый и сальный локон. В те моменты, когда он, наверное, задумывается о правильности выбора, о том стоило ли заниматься этой вонючей, в прямом смысле слова, борьбой или стоило пойти в театральное или КВН, дабы заняться делом, которое действительно будешь любить.
– Сань, Сань, чувствуешь это?
– Что?
– Это – пафосно и трагично сказал Ренат, и теперь я понимаю, к чему это он.
– Пузо, летящее на крыльях грамматики.
– Живот, наполненный фразеологизмами и афоризмами – подхватил Ренат.
– Ножки, несущие неизмеримый вес русского языка.
– То, что не страшится металлоискателей, потому что не пролезает между его рамками.
Такими предложениями мы описывали тот градационно нарастающий вой бедного коридорного линолеума. Шаги Евгении Альбертовны невозможно было не услышать, из-за чего у нее никогда не получалось застукать нас с включенными телефонами. Вот вообще никакой внезапности не было. В крайнем случае, если ты, например, в наушниках и у тебя вовсю орёт тяжелый рок, то можно просто периодически подглядывать на карту землетрясений, где трудно будет не заметить это семи-восьми бальное приближение. То, как Евгения Альбертовна ходит по этажу еще давным-давно очень точно описал Александр Сергеевич:
Гром, пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон.
Поспешно зайдя в класс, она уже на последнем издыхании приземлилась, точнее, кое-как пропихнулась в преподавательское кресло, и стандартным для себя жестом начала занятие, стандартным жестом для неё было смахивание пота со лба, если кто не понял.