Глава семнадцатая
За обедом в столовой ИТР к Максиму подсел длиннолицый, смуглый человек с большими черными глазами.
— Здравствуй, Максим! Подвинься немножко. Как поживаешь?
— Ничего… Спасибо.
Ответ не удовлетворил подсевшего; он почувствовал, что Максим не хочет говорить откровенно. А он кое-что знал о делах в группе Шахурина.
Большие черные глаза смотрели на Максима в упор, словно хотели увидеть, что происходит в его душе.
— А я слышал, что твое предложение отклонили?
— Не отклонили, а затерли…
«Не хочет рассказывать. А ведь несколько лет работали вместе… Может быть, я подошел не вовремя?» — подумал он и ближе подвинулся к Максиму:
— Ты что, Максим, перестал считать меня другом? Поверь, что твоя неудача и меня полоснула по сердцу. Мне тоже не особенно доверяют североградцы…
— Я же предложил совершенно новую коробку, вместо четырех — восемь передач.
— Слышал… На чем же остановились?
— Решили сделать массивные шестерни с более длинными зубьями.
— Это тоже повлечет за собой переделку всей коробки и трансмиссий.
— Да, очевидно… Зато меньше риска.
— Главное тут, мне кажется, в том, что эти переделки проще — их сделают быстро. Время теперь решает…
— Возможно… — сказал Максим, хотя сердце щемило от обиды. — А ты как поживаешь, Куинджи?
— В трудах… — дожевывая кусок солонины из супа, сказал сосед.
Куинджи был лет на семь старше Максима и еще до войны, внеся ценные усовершенствования в конструкцию тягача, получил назначение начальником группы. Среди товарищей ему дали почетное прозвище «Древний грек».
Его далекие предки действительно были древними греками, а сам он был из Сухуми. Получив назначение на завод, когда осваивали первый трактор, он — темпераментный южанин — поначалу чувствовал себя неуютно, но постепенно притерпелся к холодам и привязался душой к суровым, но добрым уральцам. К Максиму он питал особую симпатию. Максим перед войной работал в его группе, успешно выполнял все поручения и был неизменным напарником по рыбалке.
Когда Максим после ранения вернулся на завод, Куинджи был в командировке. Они увиделись лишь недавно. Куинджи был немного обижен, что Максим не дождался его, а пошел в группу Шахурина. Узнав о неудаче Максима, он проникся к нему сочувствием и сейчас подсел, чтоб восстановить старую дружбу.
Прожевав крепкими зубами солонину, он ласково подмигнул.
— Ты зря приуныл, Максим. Плюнь на эту коробку и переходи к нам, к башенникам. Опять будем работать вместе.
— Слышал, ты назначен заместителем начальника группы? — спросил Максим.
— Да, потому и зову тебя.
— Проектируете литую башню?
— Не проектируем, а кое-что доделываем. Она была создана еще в Северограде, но не успели пустить в производство.
— А как же со старой, сварной? Ведь ее заклинивают снаряды…
— Уже не заклинивают, на нее надели браслет.
— Какой браслет?
— Из легированной стали. Закаливаем и укрепляем на корпусе.
— И как? Обстреливали?
— Да. Даже из немецких танков. У них пушки с высокой начальной скоростью. Держит надежно.
— Ты предложил?
— Не только я… Об этом многие думали.
— Ты — голова, Куинджи, — усмехнулся Максим. — Недаром твой дядя был знаменитым художником.
— И совсем не дядя и даже не дед, — улыбнулся Куинджи.
— Брось скрывать. Об этом весь завод знает.
— Завод, может быть, и знает, а мне ничего не известно.
— Ладно, ладно… Не первый год запираешься. Но я все равно рад твоему предложению, Петр, и готов сотрудничать снова. У меня даже есть кое-какие предложения по башне. Ты ведь не будешь затирать? — с полуулыбкой спросил Максим.
— Что, что… а этого ты от меня не дождешься! — в том же тоне, обнажив крепкие желтоватые зубы, ответил Куинджи.
— А как с переходом к вам? Это же сопряжено с трудностями… Подумают, что я испугался.
— Я поговорю с Уховым. Скажу, что вместе работали, привыкли друг к другу. Оформим переводом в нашу группу. Так делают.
— Спасибо, Петр. А когда?
— Если даешь согласие — откладывать не будем.
Максим поднялся и протянул Куинджи руку.
В середине января, когда были освобождены Малоярославец, Боровск, Медынь, Можайск и наступление победно развивалось, «Ленинский завод на Урале» задышал всеми своими трубами.