Иногда, если бывала хорошая погода, они с Марией Петровной, захватив с собой семилетнего сына и пятилетнюю дочурку, выходили гулять. Идя рядом с отцом, Боря называл все марки проезжавших автомобилей, чем и доставлял удовольствие отцу.
Когда начали собирать танки и выходные были отменены, Ивана Сергеевича почти не видели дома. Мария Петровна, подстрекаемая матерью, сердилась и не раз выговаривала мужу:
— Ты, Ваня, совсем забыл и меня, и детей. Уж не завел ли себе кого-нибудь?
Иван Сергеевич только кряхтел с досады да отмалчивался…
И вот во вторник, придя с работы пораньше, он вдруг объявил:
— Маша! Сотвори сегодня пирожки и что-нибудь этакое… на закуску, — к нам Тима придет.
— Ой, неужели? — обрадованно подлетела к нему Мария Петровна. — Когда же?
— Кончится собрание — и придет…
— Замечательно, Ваня! Я сейчас маме скажу. Мы все устроим…
— Возьми новый сервиз, чтоб все было честь честью…
Тима был старший инженер-технолог — Петр Лукич Тимаков. «Тимой» его прозвали еще в институте, где он учился вместе со Смородиным. Вместе они ездили за границу, вместе уже много лет работали в отделе главного технолога. Были друзьями, но встречались семьями только на даче, и то больше на озере или в лесу, когда ходили за грибами.
Тима увлекался рыбалкой, и у него была моторная лодка. Это обстоятельство и покладистый, общительный характер сблизили его со многими людьми на заводе. Но ближе всех Тима сошелся со Смородиным, хотя совсем они не походили друг на друга.
Сегодня они оба были в механосборочном цехе и, возвращаясь в отдел, разговорились о событиях на заводе.
— Так ты ничего не знаешь, Иван, о сегодняшнем партсобрании? Тебя не приглашали?
— Собрание же закрытое… а я, как ты знаешь, беспартийный.
— Жалко… Говорят, будут «прорабатывать» Сочнева.
— Это за что?
— А что угодничал перед Шубовым и запустил партийную работу…
— Этого стоит пропесочить. А еще что?
— Будет серьезный разговор о танках. Очевидно, достанется всем. Придет сам Сарычев.
— Если коснется нас, ты мне расскажи. Может, зайдешь после собрания?
— Ладно, зайду, — пообещал Тима.
Его ждали долго. Раза два подогревали самовар. Тима заявился только в половине одиннадцатого.
— Ну, дела! — оживленно заговорил он, раздевшись, двумя руками отводя назад темные, густые волосы с одутловатого, простоватого лица с толстыми губами и круглым носом, похожим на печеную картофелину. — Сочнева расчихвостили в пух! Приняли решение: за развал партийной работы освободить от обязанностей секретаря и послать на фронт!
— Ого! — удивленно приподнял брови Смородин. — Значит, и другим бездельникам теперь поблажки не будет.
— Пусть не ждут! Вопрос поставлен жестко. Коммунисты должны возглавить борьбу за танки.
— Значит, меня снимут? Я же беспартийный…
— Тебя похвалил Махов. И хорошо говорили североградцы.
— Вот уж не ожидал от них, — добродушно усмехнулся Смородин. — Садись-ка, Петр, к столу. Заждались тебя.
Он открыл балконную дверь, в которую пахнуло холодом, и поставил на стол запотевшую бутылку водки.
— Еще московская! Довоенная…
— Вижу! — одобрительно улыбнулся Тима.
Тут же появились соленые огурчики, маринованные рыжики, пышущие жаром пирожки и всякая домашняя снедь.
Принаряженные женщины, зная, что Тима пришел по делу, подав закуски, сразу удалились в кухню.
Выпив по стопке, друзья опять разговорились о заводских делах, об американских заводах, о технологии…
Только в первом часу ночи Тима, уже основательно захмелевший, собрался уходить, но вдруг спохватился:
— А у меня ведь к тебе дело, Иван.
— Что такое?
— Я тебе говорил, что Шубов перед отъездом звал меня на Алтай? Я тогда сказал, что подумаю…
— Да говорил. Так что же?
— Прислал письмо — очень зовет.
— Хочет сесть на твою шею?
— Не знаю…
— А я знаю. Пошли его к черту! Пусть сам работает… И гордость должна у тебя быть. Гордость за порученное дело! Мы делаем танки — что может быть важней в эти дни? Можно сказать — участвуем в великой битве. Понимаешь?
— Понял! Пошлю его… — Тима обнял друга, и они вместе пошли в переднюю…
Испытания первого тяжелого танка, собранного на Урале, прошли успешно. Махов и Ухов вернулись с танкодрома, наспех отведенного пустыря, пересеченного неглубокими заснеженными овражками и поросшего кустарником, уставшие и продрогшие.