— И в праздник покоя не дают, — сердито сказал Гаврила Никонович и, выйдя из-за стола, взял трубку: — Слушаю…
В трубке послышался мужской голос, смутные звуки которого долетели до всех.
— Спасибо! А с какой это радостью? Что-то не пойму? — переспросил Гаврила Никонович.
Все насторожились.
— Так, так… Когда же? Сегодня утром… Прямо не верится. А как? Можно сегодня? — голос отца вдруг радостно задрожал. — Спасибо! Большое спасибо!..
Он бережно положил трубку и замер в некоторой растерянности, словно боясь верить тому, что сказали.
— Что, что, Гаврила Никонович? Не томи! — привстала Варвара Семеновна.
— Ой, неужели Максим? — вскрикнула Ольга.
— Он, он, Олюшка. Утром привезли в госпиталь. Передает привет и поздравляет. Да, что я тут вам рассказываю, — смахнул навернувшиеся слезы Гаврила Никонович. — Все мигом одевайтесь и пойдем к нему.
— Верно! — закричал Егор. — Пойдемте всей оравой! Пироги от нас не уйдут…
Глава тринадцатая
Еще в Северограде Васин учредил на заводе должность «докладчика», с персональным окладом. На эту должность был зачислен некто Оптима — предприимчивый и ловкий человек, подвизавшийся раньше в редакциях газет, на радио, в туристическом бюро; был худруком в клубах и администратором в театрах.
Этот Оптима — небольшой, юркий человек с черными усиками бабочкой, развязный и нагловатый, имел обширнейший крут знакомств и умел «пустить пыль в глаза». Он был принят в доме у Васина и как «друг дома» выполнял разные поручения по части развлечений…
Когда началась война, Оптима почувствовал себя весьма неуютно и тревожно, так как дважды получил повестку из военкомата. Он бросился к Васину, ища у него покровительства и защиты. Васин тут же взял Оптиму на должность «докладчика» и приказал выдать ему рабочие карточки и оформить бронь, освобождающую от призыва.
В приказе о его назначении говорилось следующее:
«Главной обязанностью докладчика является сбор официальной, газетной и прочей информации о танках в боевой обстановке. Докладчик имеет право присутствовать и выступать на диспетчерских совещаниях. Об особо важном и чрезвычайном он должен докладывать лично директору завода, главному инженеру и главному конструктору».
Этим приказом, копию которого Оптима сразу же положил в свой вместительный бумажник, он ставился на заводе в особое положение. Ему был отведен кабинет и назначена секретарь.
В Северограде Оптима завалил Васина и Колбина фотографиями вырезок из газет, где описывались действия танков в ходе различных сражений. Рассказывалось о героизме и мужестве танкистов. Из этих вырезок можно было составить представление, что танки КВ являются неуязвимыми и непревзойденными машинами. Эта информация была по душе Васину и радовала Колбина. Оптима был премирован и продолжал «работать» с прежним рвением. То обстоятельство, что Оптима не имел технического образования и ровно ничего не смыслил в танках, никого не интересовало…
Когда началась эвакуация, Оптима прилетел в Зеленогорск вместе с руководящими работниками завода и с помощью Васина обосновался при директоре в отдельном кабинете и получил хорошую комнату в итээровском доме, карточки на литерный паек.
Благодаря «деятельности» Оптимы, Васин, Колбин и все другие руководители Ленинского завода были убеждены, что они делают лучшие в мире танки и что, организуя производство КВ на Урале, в машины не нужно вносить никаких изменений и усовершенствований.
Махов, не читавший информации Оптимы, смотрел на организацию производства КВ другими глазами. Из разговоров с военпредом Чижовым и приезжавшими с фронта за танками командирами, он знал, что в КВ есть уязвимые места, и не раз говорил об этом с Уховым, который, как заместитель главного конструктора, наблюдал за производством.
Ухов дожидался приезда Васина, чтоб поставить вопрос об устранении некоторых недоделок в КВ перед Колбиным, в его присутствии. На этом настаивал Махов. Он же советовал ему поговорить с бригадиром Клейменовым, который сам, будучи механиком-водителем КВ, участвовал в танковом сражении.
Так как в связи с болезнью мастера Никонова Клейменов исполнял обязанности сменного мастера, его никак нельзя было оторвать от работы. Все же Ухов нашел «просвет» и пригласил Егора к себе.
Егор пришел прямо из цеха в промасленной телогрейке, надетой поверх серого, поношенного свитера, воротник которого, как хомут, висел на исхудавшей шее.
Ухов, поздоровавшись за руку, пригласил Егора присесть и сам, сев за стол, заваленный чертежами, взглянув на стриженую голову и осунувшееся скуластое лицо, подумал: «Какой был видный парень. Все любовались им. А теперь — глядеть не на что…» Он вспомнил синеглазую красавицу, что выступала на совещании по шаботу. «Наверное, и она не признала мужа… Да, голод не красит…»