— Ты, инженер, за вас не волнуйся. Мы сделаем все в наилучшем виде, как в лучших домах Парижа сделаем. До пятнадцатого отгоняем движок… Как в Париже.
«Ну, с «парижанином» все ясно», — подумал Росанов.
«В самом деле, содрать двигатель — дело нехитрое. Главное — навесить и не перепутать коммуникаций при монтаже. После проливки статики».
«Парижанина» звали Букин. Впрочем, это Росанову было неинтересно, Букин он или кто еще.
Наступила ночь, когда двигатель был наконец снят. Техники добрались до гостиницы. Никто не умывался. Бортмеханик Войтин уже приготовил ужин и развел спирт. Техники были черные как негры.
— Молодцы! — сказал Росанов. — По двести граммов на проливку статики — и спать!
Все поглядели на него без улыбок: не понравилась его командирская манера говорить и решать, по скольку граммов надо на проливку. Вряд ли кто мог догадаться, что своей болтовней и «командирством» он старается заглушить какой-то внутренний голос. Из этого можно лишний раз заключить, как мало мы знаем друг друга.
— Работа не для белого человека, — сказал один техник.
— А кто тебе сказал, что ты белый? Поглядись в зеркало, — сказал другой. Все невесело засмеялись.
Наконец пошел снег. Под невидимыми в темноте тарелками абажуров на уличных фонарях косо летели снежинки. Днем Росанов видел на льду залива крохотные фигурки конькобежцев. Еще он поглядел на столовую и футбольное поле и вспомнил рассказ Ирженина «Смерть на футбольном поле».
Техники, да и он сам, возвращаясь ночью с работы, залезали под одеяла и сперва «отходили». Потом ужинали.
Росанов прикинул, что до пятнадцатого числа не уложиться: технички молодые, необстрелянные, избалованные, переработать боятся, движок меняют впервые, и то, что опытный техник успел бы за день, они успеют за три. И к тому же любитель проливки Букин, как и предполагалось, «забастовал».
Вечером, когда техники «отходили» под одеялами, Букин заявил, что уродоваться не обязан и на премию ему плевать, главное — здоровье!
— Я вас отстраняю от работы, — сказал Росанов, — я понимаю, что вы не обязаны. А рапорт передам уже в Москве.
— За что?
— За нарушение трудовой дисциплины.
— А сам?
Росанов едва сдержался.
— Объясните этому… что он не прав, — отнесся Росанов к техникам и пошел в свой номер.
Пятнадцатого числа была пятница. Монтаж двигателя закончен не был. Времени, если работать такими темпами, — то одного нет, то другого, — требовалось еще дня полтора. Росанов, однако, дал радиограмму: «Двигатель установлен ждем экипаж облета Росанов».
Телеграмму он давал, само собой, не без сомнения. Но он рассчитал, что РД, данное утром, в одиннадцать часов, придет вечером, когда начальство разъедется ее домам. Тут надо еще учитывать и разницу во времени — семь часов, которая в «нашу пользу». Суббота и воскресенье — святые дни. Если экипаж соберут в понедельник, то во вторник можно будет произвести контрольный облет. Ко вторнику двигатель будет готов, если, разумеется, не произойдет чего-нибудь неожиданного. Ну а если произойдет, то… Хуже всего, если экипаж прибудет в субботу.
Спускаясь к аэродрому, он поглядел на небо. Восток разгорался; идущие под уклон, к горизонту, облака, озаряясь снизу красным светом — было видно, как они изрыты, — едва отступали от льда замерзшего залива. Лед казался лиловым, в огненной чешуе. Вдали дрожали огни морского порта. Отсюда чудилось, что там какая-то иная жизнь, красивая, в мерцающих блестках. В красноту неба темными силуэтами вмерзли дома и черные столбы с фонарями ярче неба. Далеко внизу пламенели алые, цвета неба самолеты.
— Позавтракаем в буфете, — сказал Росанов.
— Чего там! — захорохорился Букин. — Все равно уже шестнадцатое. Куда спешить?
— Вы, товарищ Букин, можете не спешить, к самолету я вас не подпущу.
Букин обиделся.
— Все равно я буду работать! — сказал он твердо и даже с энтузиазмом.
— Сомневаюсь.
Бригада молча позавтракала в буфете аэровокзала с нарисованными на стенах белыми медведями, оленьими упряжками и румяными, оптимистичными якутами.
— Если сегодня отгоняем двигатели, — сказал Росанов, — сделаю сюрприз.
— Какой? — спросил Букин.
— Вы можете отдыхать, месье Букин, вы свое получите в Москве.
— Арбуз в задницу?
— Нет, ананас.
Букин изобразил страдание, а на самом деле с трудом удерживал смех. Техники поглядывали на Росанова как-то неодобрительно: осуждали его чрезмерную строгость.
Росанов глянул на Букина — толстая добродушно-нахальная рожа, вечно «под мухой» за чужой счет, за него работают, кроме футбола, выпивки и баб, ничем не интересуется, одним словом, хороший человек, и все на его стороне.