Во время этого сбивчивого рассказа Иван Ильич приподнимался с койки, и Росанов не заметил, что он уже стоит во весь свой рост, и продолжал говорить, опустив голову:
— Этот связной сказал, что за летчиков ее. Сбили тут самолет, и они пришли на перевязку, или еще что-то такое. Она помогала им… Старик сам толком не знает…
— Ну? — нетерпеливо потребовал продолжения Иван Ильич, Росанов с некоторым недоумением увидел его стоящим.
— Ну, ее бывшая подруга ее и предала… Потом, правда, эту подругу прирезали — в день казни… Старик показывал, где подругу кончили…
Росанов увидел на глазах Ивана Ильича слезы.
— Что? — спросил он.
Иван Ильич махнул рукой и сел на заскрипевшую койку.
— Так это в Сосновке?
— В Сосновке, — недоуменно выговорил Росанов.
— Ее звали Анастасия?
— А вы откуда знаете?
Иван Ильич покрутил головой и вздохнул.
— Это ведь она нас спасла…
И Росанов и Иван Ильич, оказавшись на одной койке, залились слезами…
— Эх ты! — бормотал Иван Ильич. — А я-то тяжелый…
— И на обелиске неправильно фамилию написали…
— Эх ты! Голова! Как же так?
Иван Ильич наклонился, вытащил из рюкзака флягу и сказал:
— Вон кружки. Давай их сюда… Эх ты! Что у тебя в голове? Свалка. Давай помянем святого человека. Такие люди не умирают. Как же так? А-а? — бормотал Иван Ильич. — А ты говоришь… А ты-то был совсем… ну… этот…
Он отмерил от полу два вершка.
— Кто же тебе-то не дал погибнуть? Кто спас-то тебя? Бабы! Заумничался ты вконец, а ничего не понимаешь… Ничего… тебя… эта… ее любовь оградит… Не даст загнуться… Она, наверное, думала о тебе… в этот… последний миг…
Иван Ильич снова залился слезами:
— Каково ей-то было? А-а? Разве такое проходит? Эх ты! Она-то небось и теперь… по земле ходит… оберегает… Дурак ты, дурак! Ну да ладно. Дальше говори. Или с женой плохо живешь? Или что? Все говори.
— Да нет… Я-то другую люблю… У нее тоже уголки глаз опущены… Не то говорю…
— И дети у тебя есть?
— Дочь.
— Назвал как?
— Анастасией.
— Это ты правильно. Правильно назвал. Это молодец.
— Да не в том беда-то…
— Говори. Все говори. И налей мне… и себе…
И Росанов рассказал про летное училище, куда не прошел по сердцу, и о Люции Львовне, и о Любе, и о Маше, и о Нине. И о том, как хотел разделаться с собой, но что-то остановило в последний миг.
Иван Ильич внимательно слушал, держась за подбородок.
— А вот это ты напрасно… Кончать с собой… не надо… Попал не на свои рельсы… Не надо.
— Так что же мне делать?
— Живи… Правильно живи и… работай… не прибегай ко лжи… не лги… Какой у тебя, однако, в голове беспорядок… Не успел ты еще распорядиться собой… Зашел неправильно… Уходи на второй круг… Дерево, не колеблемое ветром, крепких корней не пустит… А мать пошла на крест… А мне-то каково? И все, что тебе рассказывали про мать, все правда. Она и окруженцам помогала, и раненых лечила, и нас… Все будет хорошо… Я должен тебе… помочь…
— Как?
— Молчи! Вот… А теперь иди спи… Все будет хорошо… теперь… Живи, не ошибайся теперь… Надо жить и делать полезное… Работай… Святость труда… Серьезность…
— Как же мне жить теперь?
— Живи. А сейчас… спать… Пора… Уже утро…
Иван Ильич неожиданно погладил Росанова по голове и потом оттолкнул:
— Ну иди, иди… Ступай… Все… Хорошо… Работай…
Утром зашел Максим с тремя длинными свертками.
— Здорово, Витя. Один передашь Костенко, один Чикаеву, один передашь себе.
— Что это?
— Рыба. Это настоящая рыба, серьезная. На материке такая не водится. Да и у нас она тоже теперь не водится. Где механик?
— Пошел на самолет. Сегодня облет.
Максим сел на койку и закурил.
— Вы с Костенко друзья? — спросил Росанов.
— Нет. А что?
— Так.
— Несколько странный он человек… Без устоев… что ли? Вообще он малый неплохой, но без устоев… Для него некоторые вещи находятся вне сфер морали. А так неплохой.
— А может, он, когда поступает против так называемой морали, потом мучается? — предположил Росанов.
— Ничуть!
— А может, свои мучения скрывает?
— Ну тогда все в порядке! — засмеялся Максим.
— Оставь свой адрес. Хочу вступить в ваше вселенское общество.
— Что за общество? — не понял Максим.
— Ну, там сигареты, панбархат, карточный долг, рыба и прочая муть… Самолет есть средство единения людей, а дефицит некоторых товаров служит делу объединения…