Знаю, что Ниночка в положенный природой срок родила здоровенького сынишку и уехала жить к маме. Она писала Снеговскому, но её письма, вероятно, до адресата так и не дошли. Подтверждением этому случайно подобранное мною на пустыре нераспечатанное письмо Снеговскому без обратного адреса. По иронии судьбы, а, может, из-за халатности работников почтового отделения крик несчастной души долго пылился на полке одного из шкафов. И, скорее всего, позднее письмена были выброшены солдатом, не удосужившимся доволочь ставшую ненужной корреспонденцию к мусорному баку.
Надпись, исполненная волнительным почерком, ясно свидетельствовала о глубоких переживаниях и душевном потрясении молодой женщины. Вскрыть конверт, дабы прознать о содержимом послания, мне не позволило чувство такта. Читать чужую боль, а равно и радость неприлично. Потому я изорвал письмо в мелкие клочки и кинул их в текущий неподалеку ручей.
Замполит полка вроде как оставил армию и спился. Слыхивал, будто Артур Станиславович вышел в запас, и работает агентом в какой-то фирме, разъезжая по всему Дальнему Востоку. Ещё в миру витает упорный шепоток, что Слизунов бросил службу, подался к бандитам и был застрелен. Пуля легла точно в лоб бывшему особисту. Дело закрыто за отсутствием улик и подозреваемых. Да мало ли бурные девяностые наворочали, унеся множество невинных и грешных душ!
Причастен ли к этому Артур Станиславович, данных нет. Человек он скрытный. Всякое может быть. Людей в этих краях наперечет, немало среди них и озлобленных друг на друга. Встретить старого знакомого без свидетелей здесь пара пустяков. А припоминается, картежник из Снеговского был неплохой, да и умением стрелять он в свое время мог удивить, на стрельбах перебивая из "макара" травинку в 20-ти метрах…
Заклубились дали розовым туманом
Заклубились дали розовым туманом.
Полыхнула осень пламенью обмана.
Покидая рощи, золотые клены
Иволга прощальным огласила стоном.
Васильковой скукой напостившись вволю,
Кровь раздула жилы да с обманом в доле
Безогляд за сердцем припустила жарким,
Будто отхватила жалящей припарки.
Выжду синий вечер, выйду на дорогу.
Заскольжу неслышно к дому недотроги.
Яд струите звезды, зелье квасьте травы.
Пусть сомлеет девка, пригубив отравы.
Потемну к зазнобе заберусь украдкой.
Нашепчу дурехе вкрадчиво и сладко,
Будто так болею, что совсем нет мочи,
Насмерть, мол, сразили голубые очи.
Сам задую свечи, привлеку голубу.
Крепко стисну плечи, нежно трону губы.
Буду к ней упорным, ласковым и смелым.
Где-то, может, грубым, где-то неумелым.
Чтоб её знобило, чтобы в жар кидало,
И, смущаясь, кротость робко растеряла.
Пусть она обмякнет, гордость пусть обронит,
Иволгой далекой жалобно простонет.
Засыпайте рощи, опадайте клены.
Помянула девка вас протяжным стоном.
Надышавшись далей розовым туманом,
В пламени сгорела моего обмана.
Плачет друг
Плачет друг. И это больно.
Насмерть ранен – не излечить.
Будто зверь на цепи в неволе
Обречен от бессилья выть.
Плачет, огненной плачет болью.
Неутешную льёт слезу.
Водки горечь мешая с солью,
Сыплет гибельную росу.
Ах, какая судьбе приправа!
Далеко ль умирал и я?
А теперь от такой отравы
Друг лишился бессмертия.
Незавидная это доля
Чувством заживо погибать.
Знать, есть свыше такая воля,
Чтоб единственной все отдать.
Хорошо от любви свободным
Не зализывать горьких ран,
А пропасть в позолоте кленов
Одиночеством в стельку пьян.
Где рябин ледяное пламя
Выжжет синь безответных глаз,
Что у сердца хранил годами,
Надсаждая его не раз.
Так что плачь. В привкус плачь, бедняга.
Я ведь тоже в кленовом плену
Отрыдал расставанью сагу,
Неутешную лья слезу.
Для кого-то любовь утеха,
А иному опасный зверь.
Верный, плачь, если не до смеха,