— Не ожидал от тебя таких познаний. Эти клетки особенные. Они, подобно некоторым разновидностям бактерий, фиксируют необходимые химические элементы прямо из окружающей среды. Преимущественно из атмосферы — азот, углерод, водород. Но также из почвы, например. Из осадков. На самом деле, мне не обязательно валяться на земле или мокнуть под дождём. Досточно тех частичек почвы и воды, что взвешены в воздухе. Оттуда берутся остальные химические элементы. Клетки Хаширамы создают из них аминокислоты, затем — белки, и так далее. Несмотря на то, что стихия дерева — растительная, энергия на эти процессы берётся из окисления ранее созданных клетками химических соединений, а не из солнечного света. Благодаря этому я, по крайней мере, не зелёный, — Обито неуклюже улыбнулся.
Если бы он когда-то сам не заинтересовался этим вопросом и не принялся шарить по библиотекам, то молчать бы ему сейчас, как идиоту, или угрожающе сверкать шаринганом, вещая что-то вроде: «Не лезь не в своё дело».
— Вот это да! Если честно, я тебя боюсь. Ты какой-то… Не человек.
«Давно пора», — подумал Обито злорадно, но не без досадного укола.
Тем временем Ханаби взяла его руку и принялась пристально изучать, наклонясь к ней лицом близко-близко, так что её дыхание касалось его кожи. В этой позе она была похожа на обезьянку.
— А откуда они взяли эти клетки? Ведь Шодай умер очень давно.
— Эмм… Думаю, в лаборатории вырастили.
— А почему их всем тогда не вживляют? Представляешь, как было бы здорово! Это ведь, фактически, бессмертие!
— Я уже говорил, что после таких экспериментов почти никто не выживает. Бессмертие, говоришь? — он усмнехнулся. — Видела меня недавно?
— Ну… У тебя просто не было чакры.
— Вот и всё бессмертие. К тому же, с обширными повреждениями даже эти клетки быстро не справятся. А значит, мозг может отказать гораздо раньше. Из-за кислородного голодания, например, в случае повреждения сердца. Можешь мне поверить, я знаю, о чём говорю, — тут Обито прикусил язык. Разоткровенничался. Не хватало ещё обучить девчонку, как в случае чего с ним расправиться.
Ханаби не отставала:
— А как ты это делаешь? Я имею в виду эти… перемещения.
— Это техника шарингана. Такая только у меня и… Нет, только у меня.
— А как ты так быстро овладел шаринганом? Ты ведь его только получил.
— Скажем так, я и раньше умел.
— Так ты Учиха?! Конечно, огонь… Надо же, я думала, вы все умерли! Ой, — стушевалась Ханаби.
— Ничего. У меня всё равно никого не было.
Обито прямо видел, как она жуёт во рту вопрос о том, почему он выжил в той резне, но боится высказать. Они сидели на матраце: он — спиной к стене, вполоборота к ней. Внезапно её глаза заблестели жалостью, она несмело, прерывисто пододвинулась ближе. В любое другое время он бы отреагировал на это жёстко, брызгами кипящей крови из раненного жалостью мужского самолюбия, но сейчас он чувствовал, что мёрзнет без неё, и потому даже руки приподнял, готовясь встретить ими её плечи.
Ханаби остановилась.
«Она боится, — понял Обито. — Почему? Я ведь в такие моменты ни разу её не отталкивал». Не выдержав, он сам притянул её к себе, постаравшись сделать это не резко. Его человеческое начало отозвалось томительным напряжением. Подумав, Обито пустил её к себе под плащ и укутал. Ханаби не сопротивлялась.
Они сидели так некоторое время. Водолазку Обито так и не нашёл, и теперь её волосы под плащом щекотали ему грудь. Он терпел, потому что казалось — вот сейчас шелохнёшься — и хрустальная умиротворённость момента даст трещину.
— С этой стороны ты теплее, — вдруг разбила молчание Ханаби.
Он вздрогнул: ему казалось, что она задремала. Произнося эту фразу, она так нежно погладила правый бок, что Обито задрожал от возбуждения.
— Обмен веществ тут интенсивнее, — пояснил он, мысленно умирая от того, как хочется сжать, поглотить её всю.
Инстинкты взяли верх. Он опустил голову, пробрался через волосы и осторожно прикусил зубами нежную кожу на шее, будто пробуя на вкус сдержанность Ханаби. Она вздрогнула, но не отстранилась. Обито прижался теснее, напирая, подталкивая, лишая воли. Его руки уже вовсю хозяйничали у неё на груди и, совсем осмелев, скользнули под майку. Стараясь не так сильно мучать грубыми руками, как хотелось бы, ставшие уже плотными соски, он шумно дышал ей в ухо, почти рыча.
Сжираемый страстью, Обито периодически силой заставлял себя выныривать и прислушиваться к её реакции. Таким уязвимым, как сейчас, он никогда ещё не был. Давно погребённая под обломками души открытость осторожно высунула мокрый нос наружу, как суслик. Казалось, стоит сейчас Ханаби хоть чуть-чуть оттолкнуть его, его изломает, разорвёт изнутри и вышвырнет куда-то за границу себя самого, всего, чем он когда-то был.
— Камуи, — в последнее мгновение пробормотал он, взглянув последовательно на постель, на Ханаби и на себя.
Расчёт оказался верным: она приземлилась ровно на мягкую подушку, Обито тут же набросился на Ханаби, в одну секунду оставив её без одежды. Она вцепилась в его губы до солоноватого привкуса крови, маленькими ручками — в грудь. Его распахнутый плащ закрыл их обоих со всех сторон, подбадривая её, поощряя. Ханаби скользнула руками ему за спину и стянула с него штаны, царапнув ногтями по ягодицам, окончательно снося крышу Обито.
Чувствуя, что ему невыносимо жарко, Обито сорвал плащ, и бёдрами толкнулся к Ханаби, прижавшись твёрдой плотью к её животу в попытке хоть чуть-чуть заглушить это умопомрачительное безумие. Он уже не различал, что делают с ним её руки — кажется они занялись чем-то совершенно запретным. Ему было плевать. Почувствовав, где нужно, влагу, он ворвался в неё, интенсивно, быстро, содрогаясь всем телом при каждом движении, умирая, растворяясь в ней без остатка. Плотный контакт кожи, плоти, подсознаний. Вокруг всё пульсирует — Обито не знал, он это или она, это не было важно, это было оттуда, где они — по-отдельности, здесь же они — едины. Едины стоны. Едина боль. Едино удовольствие. Он уже не проверял, он чувствовал — ей тоже хорошо, она вжимается в него, просит, направляет. Он не останавливался до тех пор, пока дыхание не перехватило и пока инстинкт не заставил резко рвануть назад, так что изливался он, уже упав на спину рядом с ней. С каждым движением руки по его телу проходила такая волна, что он каким-то чудом не бился затылком об пол. Позже выяснилось, что это вовсе было не чудо — а её ладонь, вовремя заботливо ей подставленная. Он долго целовал потом эту руку.
— Обито?
Взволнованный взгляд, она трогает его за плечо. Раздета. Отлично. Обито перекатился к ней и сгрёб её в охапку. Между ног мокро, пальцем — извивается, — ещё — да, без сомнения. Надо же, он даже и не почувствовал, когда это было. Как она отключила ему мозги! Довольный, он прижался лицом, носом — к её лицу. Обнимая — свою, близкую.
— Мне нравится, когда ты произносишь моё имя, – охрипшим от стонов голосом прошептал он.
Ханаби широко улыбнулась и потрепала его по загривку. Поцеловала в бровь над отсутствующим глазом. Это было так интимно, что Обито замер и в который раз почувствовал, как в груди что-то трепыхнулось. Удар. Удар. Ещё удар.
В её руках он больше не чувствовал себя бесполезным, бессмыссленным, полумёртвым. В её руках он оживал.
====== Фрагмент XXII ======
Несмотря на близость разгорячённого Обито, Ханаби вскоре замёрзла и попросилась назад. Бывший только что по-львиному расслабленным, он вдруг как-то засуетился, вскочил, нашёл и подал ей одежду. Непривычно было видеть его таким энергичным. Видимо, вспомнив, как неуклюже Ханаби приземляется, Обито на этот раз переместил их обоих одновременно, обхватив Ханаби за пояс. Во время телепортации она закрыла глаза. Ханаби редко доверялась другим органам чувств. Всё-таки зрение — её основной профиль, и оно даёт информации больше, чем что бы то ни было ещё. Но стоило смежить веки, как ей овладел его запах — тёплый, как имбирный чай. Его негромкое уверенное дыхание. Казалось, она даже различала биение пульса на его запястьях сквозь в спешке наброшенный плащ. Прижалась губами к груди. Соль, вибрация сердца по рёбрам. Обито стиснул её крепче.