Сквозь боль в голове, сквозь смех, сквозь звонкий голос Ханаби, сквозь всю темноту Деревни Дождя перед глазами призрачно, едва заметно проступал образ маленького черноволосого мальчика, сидящего на полу. Маленького Обито. И Тоби в эти моменты куда-то исчезал, а что-то внутри стальной хваткой стискивало сердце, пока Обито не чертыхался про себя и не выгонял это усилием воли из грудной клетки вместе с сырым воздухом Амегакуре. Из головы — не получалось. И уже, наверное, не получится. Вполне себе физическая часть этого теперь навсегда с ним. И, пожалуй… оно того стоит.
Комментарий к Фрагмент
XXVII
Осторожно, в комментах к фрагменту СПОЙЛЕР.
====== Фрагмент XXVIII ======
Деревня Дождя осталась позади, зато одноимённая страна никак не хотела заканчиваться. Маленькая, но бесконечная. Удивительно, сколько в мире маленького — и в то же время бесконечного. Парадоксально бестолковый мир.
Не останавливаясь, Обито стряхнул прилипший к сандалии мокрый лист. Эта обувь явно не была приспособлена для данной местности. Раньше ему и в голову не приходило перемещаться по Аме-но-Куни пешком.
В этой беспросветной сырости он стал всё чаще ловить себя на непривычной, неудобной мысли, что ему хочется чьих-то прикосновений. Не секса — просто метафизического тепла. Обито не позволял себе наслаждаться в полной мере, не позволял привыкать, но это оказалось чудовищной силы наркотиком. Память об ощущении ласковых рук Ханаби крепко опутала его подобно веткам мокутона, и теперь, чтобы разорвать их, выбраться, растолкать по углам сознания ненужные мысли, нужно было словно пожертвовать частью себя.
Обито много что растерял за свою жизнь. Ему уже нечем было жертвовать.
Несмотря на мокрый от дождя плащ, ему становилось жарко от воспоминаний настолько, что когда влажная ткань коснулась кожи на пояснице ниже задравшейся водолазки, Обито показалось, будто жидкость зашипела, испаряясь.
Он ещё некоторое время продолжал путь, стараясь стряхнуть жгучую пелену непривычных чувств. Ощущение неуклюжей уязвимости, зависимости, неумолимо накатывало и делало Обито каким-то нервным. Вдруг очень сильно захотелось, чтобы Ханаби шла вот тут, прямо перед его носом, не сбоку и не сзади, чтобы можно было непосредственно контролировать её безопасность каждую секунду.
Ханаби постепенно понимала, что соскучилась по телу Обито. Ловила себя на мысли, что чем он больше оттаивает, чем больше становится открытым и — добрым? — тем больше ей хочется прикоснуться к нему, погладить обнажённые крепкие мышцы торса, ощутить его тепло, оказаться близко-близко к сердцу. Сделать приятно, заставить часто дышать. Он смеялся — и ей хотелось прижать руку к нему, чтобы почувствовать отголосок смеха в его груди. Она представляла под плащом его сильное тренированное тело и задыхалась от того, что сейчас оно недоступно и ещё не известно, когда она сможет до него добраться. Поэтому Ханаби натянула капюшон пониже, отстала на полшага и включила бьякуган, чтобы хотя бы так удовлетворить своё желание — или разжечь ещё больше. Первое, что она отметила — наличие в его голове огонька другой чакры. Он сразу бросился в глаза и отвлёк от липких мыслей. Несложно было определить, что огонёк заполняет собой правую глазницу. Неужели Обито… Так вот зачем повязка… Как глупо прятать что-то под тонкой тканью от владельца бьякугана! Ханаби даже обидно стало. Когда она последний раз осматривала его голову? Прежде чем внутренний голос своим нерешительным писком успел её остановить, Ханаби встала у Обито на пути и заглянула под капюшон.
— Где ты взял второй глаз? Почему прячешь?
Было видно, что она застала его врасплох.
Затем его взгляд изменился. Он будто оценивал, заслуживает ли Ханаби его доверия.
— Это запасной. Боевой трофей. Приберёг на чёрный день. А где взял — чудеса фуиндзюцу, знаешь. Походные печати.
— Фу. И ты туда же, — брезгливо заключила Ханаби.
— А вот это как раз ответ на твой второй вопрос.
Она мысленно пролистала воспоминания с похищениями Хинаты. Множество шиноби стремятся стать сильнее, чтобы обеспечить или защитить своих. Но по иронии судьбы, чем большей силой ты обладаешь, тем больше приходится расплачиваться за неё благополучием близких. Ради силы их клана большая часть его членов носят проклятые метки, рискуя благополучием собственного разума… А остальные — члены главной семьи — и вовсе рискуют жизнью.
Ханаби искренне презирала тех, кто похищает чужую силу, которая заработана такой большой ценой, вместо того, чтобы развивать свою.
По иронии судьбы.
Не то чтобы Ханаби верила в судьбу. Даже в рассуждениях Неджи это слово казалось ей абсолютно пустым, не более чем фигурой речи. Наверное, дело в том, что она всегда чувствовала глубоко в себе достаточно силы, чтобы в случае чего изменить своё будущее настолько, насколько будет нужно. Внешние обстоятельства в полной мере никогда не довлели над ней, никогда не представлялись окончательно непреодолимым препятствием. В конце концов, сколько существует техник, многие из которых позволяют осуществить почти невозможное! Очевидно, что в каждом, даже самом безнадёжном на первый взгляд случае, в мире найдётся такая техника, которая поможет, которая вернёт вещи на свои места.
— Обито… Ты веришь в судьбу? — неожиданно и невпопад выскочило у Ханаби.
— Нет, — не задумываясь и никак не развивая тему отбил он.
— Совсем?
— Совсем.
— А почему?
— А ты веришь что ли?
Бестолковый словесный пинг-понг затягивался.
— Я скажу тебе, только если перестанешь игнорировать мои вопросы, — гордо вздёрнула подбородок Ханаби.
— Я не верю в судьбу, потому что… вообще почти ни во что не верю. И никому.
— А мне? — почти обиделась она.
— Иногда, — он хитро улыбнулся.
— Ну и дурак ты тогда. Я тебя, между прочим, никогда не обманывала, — Ханаби показалось, что вставить эту фразу будет очень к месту, несмотря на то, что это, конечно, было абсолютной ложью. Как минимум, она лгала ему о тонкостях посещений ей его палаты в больнице. — И во что же ты веришь?
За следующие несколько секунд молчания его взгляд расфокусировался и подёрнулся дымкой. Глядя куда-то сквозь Ханаби, он наконец проговорил:
— В то, что когда-нибудь всё будет так, как должно быть.
Створка брони на мгновение приподнялась, и под ней промелькнул кусочек настоящего Обито.
Ханаби изнывала от нежности. Пришлось мысленно сделать пометку продолжить этот разговор позже.
Напряжение достигло пика.
Ханаби вцепилась в него так, будто падает со скалы и только так может удержаться.
— Я скучаю по тебе, — жарко прошептала она в капюшон, делая температуру тела Обито почти невыносимой.
Её запах, её странная тяга к нему… Как же приятно это ласкает покалеченное самолюбие — ощущать себя желанным.
В Обито опять шевельнулось непривычное, давно позабытое чувство. Стремление защищать. И, конечно, оно всколыхнуло лежащие рядом пласты с самым дорогим, самым жгучим — подвергая его самой страшной на свете пытке. Чтобы справиться с этим, Обито пришлось сделать несколько глубоких вдохов и расцарапать себе ногтями ладонь до крови. Когда начинаешь бороться с ним вовремя, оно не успевает поглотить тебя полностью.
Она осторожно протянула к нему руки и сдвинула повязку на лоб, мягко обхватив голову. Обито к этому времени окончательно пришёл в себя и даже едва удержался, чтобы не порисоваться и не открыть глаз сразу же с активированным мангёкё.
— Тебе ведь это больше не нужно теперь? — с такой обезоруживающей нежностью произнесла она, что стало непривычно уютно.
— Нужно, — Обито сорвал повязку с головы и так и оставил, в руке.
Ханаби прижалась к нему. Обито уловил ставший уже знакомым запах. Он идентифицировался как такой привычный, что дарил ощущение дома. У Обито уже много лет не было места, которое он мог бы назвать домом. Скорее он чувствовал себя черепахой, нося везде самое дорогое с собой — в своих мыслях. Где оно, к сожалению, с некоторых пор только и могло обитать. Ему больше ничто не было нужно. Точки в пространстве не имели для него значения, он ни к чему не привязывался. Обито владел пространством. Но оно для него было абсолютно безжизненным. Пустая до гулкости, бездушная система координат. И единственное ценное — неуловимо, нематериально. Не коснёшься. Как ни вой, как ни вырывай это из себя.