После этого вновь накинулась на меня дева стройная, мешая энергией своей любовной, нерастраченной, работе продуктивной. Но один плюс в этом, все таки, был, и плюс немаленький. Будучи в очередной раз посланной вон из хаты, с совещания военного (а проводили его там из-за предельной зас…, испачканности, в общем, общинного дома), завернула молодица безутешная на конюшню, рядом с домом стоящую. И не в силах больше сдерживаться, кинулась на шею первому попавшемуся, обиды горькие свои ему высказывая. А шея эта первая, оказалась шеей скакуна моего верного, нравом, как известно, необычайно кроткого, и к людям терпимого. Скакун от такой наглости обалдел до невозможности. Только так я могу объяснить, что осталась Айка живая, целая и с полным набором симпатичных ее конечностей. И вот, плача ему в шерсть гладкую, и хлебной корочкой, в кармане оказавшейся, подкармливая периодически, изливала она ему душу девичью, объясняя, какая я скотина черствая, неблагодарная. За корку хлебную, Борзой с этим, в принципе, согласиться мог. Так и повелось у них в дальнейшем общение — конь, морковки да сухарики соленые употребляя, регулярно мукам любовным сочувствовал. А потом они вообще в шок меня ввергли неописуемый.
За конем я, естественно, ухаживал постоянно. Кормил, мыл, чистил, выгуливал, когда поездок не было. Но гриву его и хвост нестриженые, я не трогал никогда, не расчесывал — ну боевой же конь, зверюга людоедская, не лошадь цирковая. Чистые волосья, и ладно. И когда я, в очередной раз на конюшню зайдя, ехать куда-то собираясь, увидел Борзого с гривой, заплетенной косичками, и с улыбкой на морде, у меня когнитивный диссонанс случился качественный. Любительница эстетики, дизайнер причесок лошадиных, была за ухо извлечена из дома, на конюшню выпровожена, и указание получила вернуть все взад, ибо на таком коне я, герой войны гоблинской, ездить стеснялся. Вот так они и нашли друг друга, два одиночества. Теперь у меня возможность хоть появилась по своим делам спокойно убывать, зная, что за конем есть кому поухаживать.
Еще работами мы занимались по укреплению крепости. Все вышки, а так же ячейки стрелковые для лучников на стенах, по моему настоянию, были обложены мешками с песком, дабы защитить от обстрела огнестрельного. Из веток колючих кустарников, в самых местах штурмоугрожаемых, заградительные полосы проложены были. Хотел я еще мост подъемный перед воротами сделать со рвом, кольями утыканным, но по здравому размышлению, отложили мы мероприятие, ввиду недостатка рук рабочих. Ведь кроме работ сельскохозяйственных, которые никто не отменял, приходилось в лесах и на дороге патрулирование постоянное осуществлять, не забывая об опасности. А народу после захвата города у нас только уменьшилось, и существенно.
Да, я ведь теперь вооружен привычным был. Ну как привычным. Непривычным. После осмотра мной трупа черноводника с позвоночником сломанным, и ревизии трофеев доставшихся, поселилось у меня чувство двоякое. Итак: Труп. Белый, европеоид, возрастом около тридцати, телосложение плотное, рост около 180 см., татуировок нет. На трупе надето, не считая белья нательного: камуфляж пустынный НАТОвский трехцветный, видел я такой в магазине; берцы летние 42 размера, сильно поношенные; разгрузка черная с четырьмя отделениями под автоматные магазины и двумя под пистолетные; кобура открытая для ношения на поясе; нож КА-БАР МК-2-й классический в кожаных ножнах, знаю такой. Ну и главное. Пистолет Беретта 92-я, девятимиллиметровая, с тремя пятнадцатипатронными магазинами, два полных, в третьем семь патронов, тоже знаю такую, стрелял даже.