Ну, и самое главное. Рядом с ними, верхом на боевом коне могучем, как смоль черном, едет ко мне мое сокровище, мелкое и наглое, и любимое. Как только дошла весть до города, что привезли в крепость на переправе меня, ранами военными скорбного, Айка, коня загоняя, туда бросилась. И больше уже ни на шаг не отходила, докторов изводя вопросами о здоровье моем, болезного меня кормила с ложечки, мыла, и убирала за мной. Тут уж я попал, так попал. Виду немощи своей физической не удалось мне в очередной раз ни спрятаться, ни в поход убежать. Но не жалел я об этом нисколечко. Трогательна была в заботе своей пигалица эта милая так, что у меня, наверное, от слабости, слезы умиления на глаза наворачивались. И теперь, переехав уже в город на жительство постоянное (выделили нам, пока свой не построим, дом старшины Ллода покойного) купался я просто в ласке и неге от жизни семейной, ранее мной не испытанной. Будем надеяться, что так и продолжится у нас жизнь счастливая, удастся мне в полной мере шанс второй, силами неизвестными мне предоставленный, использовать правильно.
Эпилог N 3
Сознание ко мне вернулось сразу, рывком, когда тонуть-захлебываться начал. Разлепив глаза увидел, что нахожусь я под водой, прозрачной совершенно. Рядом со ступнями, в берцы привычные одетыми, дно песчаное, над головой свет солнечный на поверхности, недалеко совсем находящейся. А в рот открытый вода заливается, теплая и соленая жутко. Рванул я к свету так, что по пояс из воды выскочил. Обратно плюхнулся, и на волнах редких и некрупных качаясь, принялся дышать изо всех сил и отплевываться, глотку с легкими очищая. Когда продышаться смог, и пелена красная с глаз пропала, рассмотрел, что барахтаюсь я совсем недалеко от берега. Позади меня поверхность водная без конца и края, а впереди, метрах в тридцати, полоса песка ослепительно белая, а за ней зелень густая, тропическая.
Рассудив, что осмысливать происшедшее лучше, имея под ногами почву твердую, я, не раздеваясь (тут расстояние-то всего ничего), решительно погреб к земле неведомой. Плыть не пришлось мне долго, метров через десять уже ногами дна достал, дальше пошел, воду грудью раздвигая. Выбрался на сушу, отошел от воды, и уселся на ствол древесный, волнами выброшенный, белый от соли и твердости каменной. И задумался, пытаясь воспоминания свои с картинкой окружающей сопоставить. Последнее, что помню, это как лечу я с ножом в руке на супостата вооруженного, мальчишку за волосы держащего, и опаздываю безнадежно. Зрачок дула пистолетного в мою сторону повернулся уже, и боль ужасная, сознание выбивающая, в животе и руке вспыхивает. И все. Обрыв кадра, кино закончено.
Спохватился я себя осматривать. Куртка камуфляжная моя на брюхе целая, в крови, из дырки которая течь должна была, не испачкана. Задрал ее, и майку задрал — нет следов от раны новой на теле. А старые? До плеча оголился — есть старые шрамы знакомые. И рука левая, по моим воспоминаниям перебитая, действует отлично и без повреждений внешних. Себя всего взглядом окинул: одежда привычная, мокрая правда вся, на поясе в чехле финка моя, путешественница, со мной всегда как монета из сказки неразменная, а кобуры пустой, и подсумка брезентового, с двумя магазинами автоматными, которые в момент прыжка отчаянного на мне были, нет. А вокруг?
А вокруг жара страшная, зной удушающий. И ветерок, с моря налетающий, тоже теплый, горячий почти, не освежающий. Под ногами песочек пляжный, густо с ракушками, целыми и поломанными, перемешанный. Краб вон ползет маленький, домик-раковину за собой волоча. Впереди, на сколько взгляда хватает, гладь водная, слегка волнами длинными, но не высокими и не частыми, сморщенная. А позади буйство природы, пальмы, лианами оплетенные, еще какая-то флора, мне не знакомая. И птицы орут пронзительно из джунглей прибрежных. И вот что же у нас получается?