Вот теперь пришло время полковнику Туманову забыть о задуманной игре — ему стало по-настоящему страшно. «И сам барон, и его окружение считают, что документ у Астахова, — думал он. — Если этот коммерсант скажет, что мы его ограбили… Ему поверят, не нам! И тогда…»
Туманов тихо проговорил:
— Не дай бог, чтобы Астахов додумался до того, что придумали за него вы! Если такое случится… — Ту-манов нервно дернул ворот кителя, — то от меня останется разве что этот хорошо сшитый мундир, а от вас…
— Не посмеют, Александр Густавович. Это невозможно! — глухо сказал Савин.
— В наше время все возможно!
Начальник контрразведки медленно поднялся. Встал и Савин. Капельки пота выступили на его лице.
— Идите, — тяжело произнес Туманов. — Я должен подумать, — И уже когда Савин открывал дверь, добавил: — Меня нет! Ни для кого!
Оставшись в одиночестве, полковник подошел к одной из своих излюбленных картин и задумался. Впервые за многие годы он почувствовал и поверил, что обстоятельства могут быть сильнее даже самого сильного человека. Конечно, ни Артифексов, ни тем более Вильчевский не забыли, как упрямо стремился он войти в число тех, кто намечал распродажу флота. Знают они, что эта неудача была воспринята им далеко не равнодушно? Помнят… И теперь, если Астахов действительно пожалуется, что сергеевский документ похищен, подозрение сразу падет на него, Туманова. Подозрение, опровергнуть которое не дано: в Ставке решат, что документ ему понадобился для контригры против самого Врангеля…
Туманов вдруг подумал: он, всю жизнь ставивший ловушки на других, оказался сам в западне. Надо было искать выход! Но где он?..
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Как всегда к вечеру, по кольцу трех центральных улиц Севастополя текла бурливая, шумная, пестро одетая толпа.
В толпе этой шли Вера и Николай Журба.
— Господи, кого только не принесло сюда! — вздохнула Вера.
— Да, — согласился Журба. И подумал не без горечи: «Эх, Севастополь, Севастополь!.. Превратили тебя, город русских матросов, в белогвардейский балаган!..»
Вера и Николай шли в синематограф.
Как родилось такое решение, кто первым сказал о новом фильме, ни Вера, ни Журба, наверное, и вспомнить бы уже не смогли, но о том, что дало им право на это, оба помнили твердо. И каждый, разумеется, свое.
Вера хотела разгадать тайну Николая.
Узнав, что в дедовом доме появился посторонний человек, она почувствовала досаду. Вначале это и определило ее отношение к Журбе. Но потом был памятный разговор о Горьком… И тогда Николай заинтересовал ее: он так верно, умно говорил о ее любимом писателе, что впору было заслушаться. Вера сердилась на себя и потому была с Журбой резка до грубости. Дедов жилец старался напоминать о себе как можно реже: он рано уходил из дома и поздно возвращался или, наоборот, почти не покидал своей комнаты. И все-таки Вера, улучив момент, попыталась поговорить с ним на тему весьма и весьма ей не безразличную — как относится Николай к событиям, происходящим в России? Но, удивительное дело: он, так тонко чувствующий творчество лучшего пролетарского писателя, этого разговора не поддержал. Столь явная противоречивость была непонятна Вере.
Подпольная работа уже приучила Веру к осторожности и — в той, разумеется, мере, на какую вообще способна юность. Природная ее проницательность помогла понять, что Николая окружает какая-то тайна. Но дальше… Кем только не представляла она Журбу в своих раздумьях!.. И лишь за того, кем был он на самом деле, принять не могла.
Убежденная, что многие и многие ее сверстники делают для победы революции несравненно больше, она привыкла считать, будто люди, ведущие настоящую, связанную с постоянным риском борьбу, живут и работают где-то далеко от нее, в тех пределах, куда не заносили Веру даже самые смелые мечты. И потому она гораздо легче поверила бы, наверное, что Журба — оживший вдруг граф Монте-Кристо, нежели красный разведчик, чекист. Так или иначе, но загадка требовала срочного разрешения. Ради этого можно позволить себе пойти в синематограф и с человеком, куда менее знакомым!..
Вера надеялась, что в непринужденной обстановке сумеет вызвать Журбу на откровенность. В свою очередь, надеялся на это и Николай. Когда Вера неожиданно и открыто заговорила с ним о происходящем ныне, Журба был озадачен: с одной стороны, это обрадовало его, но с другой — столь наступательная откровенность настораживала.
В свое время Поляков учил Журбу: