Трехлинейные винтовки, "максим" на разлапистом станке и два ручных пулемета против бронированного, оснащенного автоматами врага... Костров зажал подбородок в кулаке. Тяжело. А надо что-то говорить - и одну правду. Только правду. Особенно в минуты, когда человеку придется отдать последнее, что есть у него... И нет худшего зла, чем погубить обманутого.
Об этом думал Алексей Костров, идя к бойцам. Завидев его, они недружно поднялись.
- Бойцы, - сказал Костров. - Я ваш командир и буду до конца с вами... - Он помедлил, словно проверяя, какое впечатление произведут эти слова. Один, с разметавшимися по лбу светло-рыжими волосами, загадочно усмехнулся. Другой, совсем еще молоденький, с конопушками на облупившемся носу, в шинели, которая каляно топорщилась на его худенькой фигуре, вздрогнул, третий, в ватной телогрейке, испачканной на локтях мазутом, подморгнул Кострову, как бы говоря, что вместе не пропадем; остальные не выразили ни сочувствия, ни понимания, приняв слова сержанта как должное. "А может, не верят и за командира меня не признают", - уязвленно подумал Костров и шагнул ближе к бойцам, чтобы сказать то главное, ради чего они здесь остались.
- Мы должны удержать вот этот рубеж. - Он показал на ржаное поле, которое спускалось по косогору в лощину. - Нас мало, а у фашистов, сами знаете, большие силы - и танки, и минометы, их авиация господствует в воздухе...
Бойцы молчали.
- Нам приказано продержаться три часа, и если придется... - Последние слова Кострова оборвал свист пролетевшего снаряда. Некоторые пригнулись.
Костров посмотрел на часы. И чтобы узнать поближе, с ком ему придется быть рука об руку в этом трудном бою, он подходил к каждому, пристально заглядывал в глаза, будто пытаясь приоткрыть самую душу, и новички, не ожидая от него никаких вопросов, тоже чувствуя, что время поджимает, торопливо докладывали.
- Рядовой Гостев, - представился белобрысый, глядя на командира доверчиво и дерзко.
- Петрусь Одинец, с Гомельщины, - отвечал молоденький паренек и, побледнев, отчего резче проступили, как просо, крупинки веснушек на лице, тихо молвил: - Матку схоронил, была в огороде, и немец с воздуха пристрелил...
- Жалкую по детям. В оккупации остались, - вторил ему сосед в телогрейке. - Потому и в армию подался, чтоб дойти до них скорое, добавил он, скупо улыбнувшись одними губами.
"У всех на душе муторно, одно горе", - подумал Костров и машинально громко произнес:
- Следующий!
В это время вибрирующий, будто бултыхающийся в воздухе снаряд просвистел еще ниже. Многие пригнулись, некоторые, не выдержав, упали.
- Кланяться каждому снаряду не положено, - спокойно заметил Костров.
- Снаряд не выбирает, кто умный... - едко вставил белобрысый. Шлепнет - и костей не соберешь.
Костров взглянул на него усмешливо.
- Когда над головой свистит, прятать ее незачем, потому как опасность уже миновала. Это закон.
И многие невольно поглядели в ту сторону, куда полетел снаряд; действительно, упал он далеко позади линии обороны, и все были удивлены такому простому и радостному открытию Кострова.
По тому, как немцы вели методический обстрел, чувствовалось: скоро перейдут в атаку. И Костров повел роту на позицию.
- А вы, позвольте знать, откуда родом, товарищ ротный? - подступив к нему и стараясь идти в ногу, спросил Гостев.
- Воронежский, - ответил Костров. - На гражданке работал электросварщиком верхних конструкций...
Белобрысый с радостным удивлением взглянул на него сбоку.
- Земляки, значит... - И добавил озорно: - Орел - Воронеж - хрен догонишь!
На рубеж обороны, пролегавший по обратным скатам высоты, обращенным в сторону неприятеля, выдвигались поодиночке - ползком, короткими перебежками. Попадая в траншею, каждый с облегчением переводил дыхание, чувствовал себя спокойнее - все-таки земля укроет - и получал винтовку, патроны, гранаты.
С новичками занялся помогавший во всем ротному Степан Бусыгин. Одних, умевших обращаться с оружием, сразу отсылал в оборону, других, которые неуверенно держали в руках винтовку, на ходу учил, как целиться или срывать чеку в момент броска "лимонки".
Каждого заставлял надеть каску - они валялись на земле, помятые, исклеванные пулями и осколками. Каски выставили и на брустверах: пусть противник думает, как много тут русских. Мертвые, чьи каски были выставлены, помогали бороться живым...
Пока Бусыгин возился с новичками. Костров из окопа наблюдал за ближней опушкой леса. Вот он обернулся и крикнул:
- Приготовиться к бою!
Все разошлись по траншее, заняв свои места, а новички жались поближе к Кострову и Бусыгину, веря и не веря, что начинается бой.
На опушку леса, до которой было рукой подать, неуклюже выползали танки.
- В случае чего... танки пропустить... По пехоте вести отсечный огонь, - предупредил Костров.
Он поглядел вдоль траншеи: красноармейцы притихли в напряженном ожидании. Сквозь ползучий гул моторов Костров скорее почувствовал, нежели уловил слухом, как сбоку от него, в траншее, что-то дребезжит. Этот скулящий звук раздражал. Подумалось, звенит некстати кем-то повешенный на стенку котелок. Костров обернулся и заметил, что трясется, дробно стучит о камень каска на голове солдата. Молоденький, с острыми плечами Петрусь Одинец, ежась и кусая побелевшие губы, силился унять эту дрожь и никак не мог взять себя в руки.
- Эк, дружок, как тебя колотит, - не удержался от смеха Костров. Почем дрожжи?
Боец, не смея встретиться взглядом с ротным, начал раскладывать патроны, пересчитывая их один раз, второй... Утопив несколько патронов в магазине винтовки, он дернул затвором и уставился в поле серьезными, немигающими глазами.
- Идут, товарищ командир, - трудно выговорил он побелевшими губами.
- Не пройдут! - ободряюще крикнул ему Костров и посмотрел на часы: стрелки показывали 18.30.
На этот раз немецкие танкисты, видимо, боясь разделить участь догоравших у подножия высоты машин, повели стрельбу раньше, чем достигли рубежа атаки. Пушки с кратким надсадным звоном метали снаряд за снарядом. Они рвали землю, в которой закопались люди. Ухнувший вблизи снаряд заставил Петруся Одинца и Кострова, обнявшись, свалиться вниз. На них посыпались комья вывороченной глины. Еще висел над траншеей кислый дым взрыва, а Костров вскочил и, стараясь перекричать клекот летящих снарядов, зычно скомандовал: