- Уж не брался бы лучше, батя. Будто не знаешь, где что хранится. Она выбежала в сенцы, забралась по лестнице на чердак и скоро принесла оттуда пучок сушеного чебреца.
- А я так полагаю, - отпивая из блюдечка чай, степенно заговорил Игнат. - Нечего нам ругательное письмо отсылать. Расстраивать только будем, им и без того тошно.
- Оно, ежели подумать, то, может, и воздержимся ругать, - согласился Митяй. - А усовестить не мешает. Злее будут.
Отстранив блюдце, снова брался за письмо Игнат и после того, как от имени свата посовестил бойцов, сказал:
- Думается, ругать мы все горазды, а ученье преподать - не каждый способен.
- Какое же ты думаешь ученье дать? - насторожился Митяй.
- У меня столько в голове всяких ученых мыслей скопилось, что хоть артикулы сочиняй.
- Артикулы учинять всякий горазд, да что толку в них.
Игнат на это возражал:
- Ты, сват, в этом деле, как вижу, не тово... А я в каких только баталиях не бывал. Всю Украину вдоль и поперек пехом исходил. Неприятель такого стрекача задавал, что и на рысях не догнать. А все почему? спрашивал Игнат и сам себе отвечал: - Да потому, что мы артикулы знали и уставы честь по чести блюли. Вот, положим, артикул 97 Петра Великого. Что в нем сказано?
Митяй пожал плечами:
- Шут его знает.
- А в нем прямо записано, что ежели полки или роты, которые от неприятеля назад побегут, им будет строгий суд учинен.
- Так я ж про то и толковал, - поддакнул Митяй. - Надобно этот артикул Алешке отписать, чтоб они там сообща учили.
Поддавшись искушению блеснуть своими военными навыками, Игнат продолжал, как бы стараясь припереть свата:
- А что тебе известно о плутонгах?
Для Митяя вопрос этот оказался таким каверзно-нежданным, что брови у него на лоб полезли. Стараясь разгадать, что же это такое, он глубокомысленно моргал, что-то про себя шептал и в конце концов, не найдя, что сказать, махнул рукою:
- А бес их знает, твоих плутней! Дюже ты горазд до этих хитростей!
- О нет, сваток, - возразил Игнат. - Ты плутонги не скидывай со счету. В них еще сам Петр толк узрел. И Суворов знал им цену. Вот ежели на тебя целая орава пойдет, что ты станешь делать?
- Знамо что. Приклад к плечу - и в штыковую...
- Э-э, - растянул Игнат. - Это никуда не годится. Тут надобен залповый огонь. Стреляй, пали, чтоб неприятелю тошно стало от пуль твоих.
- Дельно ты говоришь. Давай-ка все сюда и запиши, - ткнул пальцем в лист бумаги Митяй.
Игнат обмакнул перо и опять склонился над письмом. А Митяй смел хлебные крошки, скрестил руки на столе и задумался. "Какого все-таки умного свата мне бог послал! Все-то он знает, всюду вхож. Поглядеть на него со стороны - вроде бы никакой учености. А поди - целые артикулы в голове держит... Бери хоть, зараз, надевай на него штаны с лампасами, и полный тебе генерал. Только малость тощеват и виду бравого не имеет. Да и то сказать: в животе ли толк? Иной, поглядишь, как баба на сносях, а постучи ему по башке - пусто, как в барабане.
В избу вбежала Наталья. Она была разгоряченная, сияющая, довольная. Щеки у нее пылали, на шее заметно билась синеватая жилка. Увидев стариков, она засмеялась:
- Вы все пишете?
- Засиделись чуток, - ответил Игнат. - Давай-ка кончать, сват. А то завтра вставать спозаранок. Лутки тесать для сруба. - Игнат свернул письмо, забрал чернильницу, ручку и отнес на полку.
Митяй погладил разомлевшую от жары голову, надел картуз и направился к двери. У порога остановился, взглянул на Наталью. Вытянув по-лебяжьи красивую шею, она жадно пила воду.
"Эх и невестушка у меня, - подумал Митяй. - В целом свете лучше не сыскать".
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В сумерках, когда с реки потянуло прохладой, по Ивановке на бешеной скорости промчался в кожаной тужурке мотоциклист. Обогнув церковную ограду, он проехал маленькой улочкой и подкатил к белому домику медпункта.
Из окна выглянула повязанная марлевой косынкой Наталья. Завьялов скупо, будто терзаясь чем-то, взглянул на нее, хотел что-то сказать и не мог, только протянул записку и сейчас же нажал ногой на педали, помчался по выгону в сторону сада.
В сухом логу, у куста бузины, он заглушил мотор, поставил мотоцикл и, сняв фуражку, начал прохаживаться взад-вперед по тропинке.
Был конец лета. Деревья, особенно клены, уже роняли пахнущие сыростью листья. Со стороны реки, как из трубы, тянул по ложбине сквозной ветер. Ежась, Завьялов частенько поглядывал то на часы, то на протоптанную через лог тропинку, нетерпеливо ожидая Наталью. Его начинало одолевать беспокойство: "Уж не обидел ли чем? Может, и совсем не придет?"
Завьялов ходил долго, даже женщины и дети, гнавшие с реки телят и гусей, пристально присматривались к нему, точно в чем-то подозревая. Петр зашел за деревья, присел на пенек и закурил. На сучке увидел бабочку. Запутавшись в паутине, она трепыхалась, стремилась вырваться, но все более обволакивалась сплетением нитей. Из корневища выполз и спешил разделаться с ней серый, студенисто-прозрачный паук...
Петр отвернулся, гадливо плюнул.
И в эту минуту он заметил перебегавшую через тропинку Наталью. Она подошла быстрым шагом. Поймав на себе тревожный взгляд Петра, Наталья вспыхнула, приложила ладони к пунцовым щекам и, сверкая горячими глазами, спросила:
- Ты заждался, да? Ну, прости...
Петр помедлил, упорно разглядывая ее. Наталья была в узком, стягивающем в талии пиджаке, в резиновых ботах с каблучками, а на шее висела не раз виденная Петром косынка.
- Немножко заждался, - ответил Петр. - Я уже думал, что-то помешало... не придешь... И вот... пленницу тут увидел, - показал он на бабочку, все еще пытавшуюся вырваться из паутины.
- Ой, бедная! Что же ты ее не выручил? - И она, взяв палочку, разорвала паутину. С минуту бабочка посидела на палке, похлопала зелеными, с черными крапинками крыльями и улетела.