Над лесом в третий раз взвинченно зазвенел воздух, опять налетели вражеские самолеты. Костров и Бусыгин отбежали к ближней сосне, укрылись за ее стволом. Сбитая вместе с веткой шишка ударила Алексея по голове.
Из глубины леса, где размещался штаб, донесся протяжный вой сирены. Сразу не поняв, что случилось, Костров и Бусыгин подхватили под мышки сапоги, гимнастерки и побежали напрямик по сухому валежнику. Там и тут между деревьями мелькали люди. На машины с заведенными моторами, на повозки грузили штабное имущество, навьючивали мешки с мукой, сухарями, тюки обмундирования.
- Как бы нас не отрезали... Фронт прорван... - услышал возле штаба кем-то оброненные слова Костров. "Вот тебе и выдохлись", - подумал он и помрачнел, догадываясь, что придется, наверно, еще немало хлебнуть горя.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
После бомбежки еще не пришедшие в себя от нервного потрясения бойцы, озираясь на небо, собирались в колонну, чтобы идти дальше по дымящемуся и взрытому шоссе. Однако недолгая тишина была рассечена протяжным свистом; один за другим снаряды, захлебываясь в воздухе, кучно падали на дорогу. Первым угодил под обстрел ехавший впереди разъезд, и было видно, как, на мгновение потонув в рыже-дымных клубах разрывов, кони переметнули через канаву и понеслись вскачь, ломая кусты и вынося кавалеристов в открытое поле.
- Откуда стрельба? Что бы это значило? - еще не веря происшедшему, спросил Гнездилов у подбежавшего к нему начальника штаба.
- С закрытых позиций. Докладывали, вон там, за высотой, немцы "колбасу" повесили, - ответил майор Аксенов, по обыкновению протирая очки.
Взбежав на насыпь, с которой открывался широкий обзор местности, Гнездилов торопливо водил биноклем. Небо было затянуто туманом и дымом, только слышались по лощине недалекие звуки стреляющих пушек. Но и пушки, казалось, были куда-то упрятаны, точно из-под земли вырывались и погромыхивали снаряды.
Наконец высоко под облаками в задымленном небе Гнездилов увидел аэростат. Он медленно сваливал свое пухлое и долгое тело то в одну, то в другую сторону.
- С этим мы сейчас... мигом разделаемся, - оживился Гнездилов. Ну-ка, орлы, катите пушку, лупите по нему! - крикнул комдив артиллеристам, и не только на повеселевшем лице, а и в усталом теле впервые за этот трудный день ощутил он приятность.
С редким проворством расчет перекатил пушку через канаву, положил к ее раскинутым станинам два камня, изготовился к стрельбе. И стоило последовать команде, как снаряд за снарядом полетели в сторону аэростата. Изогнутым мешком он покачивался и даже, казалось, взбирался еще выше, к облакам, как бы дразня стрелявших по нему артиллеристов.
- Ну и мазилы! - протянул Гнездилов, кривя губы от досады. - Берите на шрапнель, нечего с ним валандаться!
Шрапнельные разрывы ржавыми облачками сначала вспыхнули ниже цели, потом стали окаймлять ее. После нескольких выстрелов аэростат, накренившись на один бок, начал быстро спускаться, а клубки разрывов преследовали его, пока он не свалился на землю.
- Порядок! - удовлетворенно пробасил Гнездилов. - Не будет мозолить глаза. Теперь можно и в дорогу.
Он снял фуражку и стал энергично махать, чтобы садились на повозки, на машины или строились в пешие колонны.
Самому Гнездилову подали рыжую лошадь со связанным в узел хвостом, и полковник вспрыгнул на нее не по годам молодцевато.
- Ого, я еще могу! Есть еще порох! - крикнул он громким, веселым голосом, точно стараясь приободрить и ехавшего рядом майора Аксенова, и всех, кто глядел на него. - Достаточно было сбить "колбасу", и сразу замолкли...
Неприятельская артиллерия и в самом деле прекратила обстрел после того, как упал на землю аэростат-корректировщик. И однако, шутливый тон комдива, как и то, что стрельба унялась, не обрадовал людей - ехали и шли они молча, опасливо поглядывая на небо, на затянутый бурыми дымами горизонт.
Откуда-то издалека наплывал гул. Он привлекал слух каждого. "Уж лучше бы зарыться в землю и держаться до последнего..." - думали бойцы, в душе недовольные и дневным маршем, и этой в мирное время ласкающей глаз, а теперь опостылевшей магистралью. Для колонны, которая растянулась, как многоверстный плот, ясно видимая и не защищенная с воздуха дорога была просто гибельной.
Это знал и полковник Гнездилов. Он понимал, что на каждом километре, теряя лучшее, что в иных случаях можно было сохранить, - оружие, технику и боевое настроение тех, кто шел сейчас в колонне, - он совершает пагубную ошибку. Но как человек военный, ко всему притерпевшийся, для которого чувство опасности столь же обычно, как и всякое иное чувство на войне, Гнездилов стоял на своем, поторапливал, заставлял двигаться скорее. Воспитанный на повиновении и любивший сам безропотно повиноваться, он не мог и не умел щадить людей и не жалел, если по его вине потери будут напрасными. "На войне не без жертв" - эта кем-то брошенная фраза была для него не столько жестокой, как привлекательной, оправдывающей его поступки. К тому же, по его глубокому убеждению, военным должна быть присуща твердость. А это значит: принял решение, так хоть убейся, а доведи до конца. Изменять же собственное решение, пусть и ошибочное, значило выказать свою слабость перед подчиненными и, таким образом, утратить хотя бы на время власть над ними, а это всегда чревато тяжелыми последствиями. И когда майор Аксенов, завидев вновь проплывшие клином вражеские самолеты, вторично напомнил ему, что надо бы свернуть с шоссе и ехать более неприметной и спокойной дорогой через лес, Гнездилов посмотрел на него не моргая и сказал:
- Не учите, майор. Приказ есть приказ. - Спохватившись, что в ответе сквозила грубость, он добавил: - Смелость, дорогой мой, города берет!
- Приказ-то приказом... Да надо бы с умом нам действовать, - все еще не соглашаясь, отозвался Аксенов.
Резко натянув поводья, так, что конь, хрустнув удилами, запрокинул голову и остановился, Гнездилов повернул свое тучное тело к майору и скосил на него глаза с выражением презрительно-злой настороженности:
- Что значит - с умом? Как это понимать?
- А так... - развел руками Аксенов, но договорить ему не удалось. Вдоль дороги, будто норовя проутюжить колонну, пронесся самолет: запоздало люди кинулись с дороги, рассыпались по кустам и обочинам, ожидая группового налета. Но самолет с черной крестовиной взмыл ввысь так же внезапно, как и появился, и хотя никто не пострадал от его пулеметных очередей, лица у бойцов стали бледными, унылыми.