- Далеко едете?
- В Гродно.
- И мы туда едем! - восхищенно сообщает Алеша.
- Значит, соседями будем. Вот приедешь ко мне в колхоз, я тебя на рысаке покатаю. Жар-конь! Прямо так и спрашивай: мол, мне к председателю колхоза, в гости...
- Найду! - с готовностью произносит Алеша и смотрит на мать, словно спрашивая, можно ли будет ему поехать. Мать улыбается.
- Дядя, а как вас зовут? - спохватывается Алеша.
- Наше село зовется Криницы. А фамилия моя Громыка, Кондрат Громыка. - Он порылся в боковом кармане френча, достал документ, как будто с военными без этого и обойтись нельзя.
- Зачем это? - усмехнулся Николай Григорьевич. - Давайте лучше поближе познакомимся, - и назвался сам, протянув руку.
Поезд не менее часа шел без остановки, потом как-то сразу сбавил ход, медленно перестукивал колесами на стыках рельсов и наконец остановился. Громыка попросил у жены комбрига бидончик и поспешил на станцию. Вернувшись, осторожно поставил на откидной столик бидончик с пивом.
- Угощайтесь, братки. Свежее, при мне бочонок открыли, - сказал Громыка и хотел налить в стакан, но Шмелев придержал его руку:
- Постой. Мы сейчас приготовим ужин по всем правилам. - И поглядел на жену: - Катюша, достань-ка нам что-нибудь из корзины.
Екатерина Степановна посмотрела мужу в глаза и протяжно сказала:
- Коля, бутылочку винца надо бы раскупорить. Я тоже за компанию. Она посмотрела на Громыку как бы извиняясь: - Верите, почти год ждала его и в рот ни капельки не брала.
- О чем разговор! - заулыбался Николай Григорьевич и вынул из-под сиденья два чемодана, составив их посреди купе в виде столика.
Затем Екатерина Степановна достала салфетку и накрыла чемодан. На столике появились колбаса, коробка паюсной икры, нарезанная ломтиками семга, мандарины...
Откупорив бутылку, Николай Григорьевич предложил жене выпить рюмку коньяку, но Екатерина Степановна отказалась, попросив вина.
- Неволить не буду. Давайте-ка с вами, товарищ Громыка.
- За вас, сябры! За наше доброе побратимство! - поднял стакан Громыка. - Коли ласка, бувайте у меня.
- Заглянем. У вас, говорят, бульба добрая, - улыбнулась Екатерина Степановна.
- И горилка тоже. Но вас, военных, не удивишь. Всякое повидали. А я вот поглядел на ваши кули да на хлопоты и подумал: чему завидовать? Жалость берет... Не приведи - избавь!
- Завидовать, конечно, можно... Все-таки в деньгах мы не урезаны, сказала Екатерина Степановна.
- Что гроши! Они как вода - нынче есть, а завтра нема, - продолжал Громыка. - Гляжу вот - все, наверное, промотали. После каждого переезда хоть сызнова жизнь зачинай.
- Что верно, то верно, - согласилась Екатерина Степановна. - Мы уже девятый раз переезжаем.
- За сколько лет?
- Да за восемнадцать, - Екатерина Степановна поглядела на мужа. Верно, Коля? Вроде бродячей труппы кочуем...
- Те под дождем, а мы в вагонах, - отшутился Шмелев.
- Наша крестьянская жизнь тоже неспокойная, - продолжал свою мысль Громыка, - а на одном месте обживешься, врастешь в землю, как корень, и ничто тебе не страшно. Окромя того, бережливее. Купил стул и знаешь долго вещь стоять будет. А там огород свой, садик. Зимой к столу моченая антоновка... Благодать!
- Не я ли тебя уговаривала, - вмешалась Екатерина Степановна, поедем на село, хоть к моим родичам. Будем растить зерно. Удобств, конечно, меньше, зато спокойно. На свежем воздухе, кругом зелень... Я вот вспомню, как под теплым дождиком босой бегала - сердце замирает от радости.
- Настроеньице! - перебил муж. - А кто же должен за нас служить? Человека с ружьем, его, знаешь, на Западе побаиваются.
- Правильно! - поддакнул Громыка. - Когда видишь военных, особливо если танки проезжают, как-то сильнее себя чувствуешь. Думаешь, не зря трудишься, поднимаешь хозяйство, есть у нас кулак супротив чужеземцев. - А помолчав, спросил: - Извиняюсь, товарищ комбриг, а как там, в верхах, насчет войны балакают? Ежели не секрет, понятно...
- Что думают в верхах - нам неведомо, - после недолгой паузы ответил Шмелев. - А на границе, если по правде сказать, неспокойно.
Слушая, Екатерина Степановна присмирела, глаза ее стали задумчиво-грустными. Это заметил муж, легонько похлопал ее по плечу.
- Ну чего ты? Испугалась?..
- За себя я не тревожусь. Вон дети, - вздохнула она.
- Переживать не стоит, - попытался успокоить и Громыка. - У нас армия сильнющая, сами знаете. В случае ежели сунутся германцы, согнем их в дугу.
Шмелеву нравилось, что вот обыкновенный труженик знает нашу силу, уверовал в нее. И однако, комбрига удивило, что этот простой, не искушенный в мудростях политики сельский житель назвал своими врагами не кого-нибудь, а немцев, и это в то время, когда с Германией у нас добрососедские отношения, даже заключен пакт о ненападении.
- Почему же вы считаете, что могут напасть германцы? - спросил, загадочно щуря глаза, Шмелев.
Громыка ответил не сразу.
- Чего же пытаете меня, товарищ комбриг? - через силу улыбнулся Громыка. - Сами-то больше меня знаете... Им наша держава, как нож у горла.
Оба они, не уговариваясь, принужденно прервали неприятный разговор о войне и вышли в тамбур покурить. Поезд мчался полным ходом, за окном проплывали снежные просторы. Почти на всем пути рябили в глазах щиты, вокруг которых лежали крутобокие сугробы.
- Значит, нет им веры? - спросил вдруг Громыка, отвернувшись от окна.
- Кому?
- Ну, им, пруссакам!
Шмелев не ответил, только сбил с папироски пепел.
Опять молчали, глядя в окно, по краям выстеганное инеем.
Тихи и безмолвны поля. Искрится в лучах предзакатного солнца снег, и так кипенно-бел, что нельзя смотреть на него долго - слепит глаза.
К самому полотну железной дороги подступила речушка. Над ней зябко склонились обледенелые ветлы, русло сдавили овраги и сугробы, но наперекор всему течет, извивается река и на морозе ей, кажется, не холодно: видно, как над водой поднимается пар.
Дорогу обступили елки. Под ними, в затишке зияют маленькие снежные ущелья - так и кажется, вот-вот выбежит оттуда зайчишка, с перепугу перевернется раза два в снегу и пойдет вскачь по полям, держа путь хотя бы вон в тот березовый подлесок.