Он вернулся к столу, раскрыл блокнот и твердой рукою вывел заголовок приказа:
"Распоряжение No 1 по ведению войны".
Торопливо, едва поспевая за ходом собственных мыслей, писал:
"После того как исчерпаны все политические возможности для устранения мирным путем нетерпимого для Германии положения на восточной границе, я решился на то, чтобы разрешить этот вопрос силой. Западную границу ни в одном месте на суше не переходить без моего специального разрешения..." Он опять подумал об англичанах и французах: "Чудаки, я же пока не собираюсь с вами ссориться. Вот даже в приказе отмечаю. Дайте же мне выход через Польшу к русской границе!"
Фюрер отвернул листок настольного календаря и жирным кругом обвел дату - 1 сентября 1939 года. Довольно медлить! Решено! И бросил карандаш так, что он, подпрыгнув на столе, отлетел в угол.
Покончив с делами, Гитлер не уехал из имперской канцелярии к себе в замок. Он ждал вестей из Глейвица. Ждал допоздна, нервно покусывая ногти. Почти одновременно ему позвонили начальник гестапо Гиммлер и военный советник Кейтель. Они сообщили, что штурмфюреры из батальона "Бранденбург-800" доставили польские мундиры и снаряжение на границу, что специально отобранные в тюрьмах лица, напялив на себя эту форму, ловко и бесшабашно напали на немецкую радиостанцию в Глейвице.
Фюрер поблагодарил за столь хитро проведенную операцию, а уголовников, инсценировавших начало войны как дело рук поляков, все же надо убрать. Никаких следов оставлять нельзя. Только мертвые молчат...
В тот же вечер министерство пропаганды Геббельса пустило по свету телеграмму:
"Германское телеграфное агентство. Бреслау. 31 августа.
Сегодня около восьми часов вечера поляки напали и захватили радиостанцию в Глейвице. Ворвавшись внутрь здания, поляки успели прочитать воззвание по радио. Однако через несколько минут они были атакованы и разбиты полицией, которая вынуждена была применить оружие. Среди нападавших имеются убитые".
Некоторое время спустя, для пущей достоверности, пошла вторая телеграмма:
"Нападение на радиостанцию в Глейвице было со всей очевидностью сигналом для общего наступления польских банд на германскую территорию. Как удалось установить, почти одновременно поляки перешли германскую границу еще в двух местах. Передовые отряды, видимо, поддерживаются польскими регулярными частями.
Отряды полиции безопасности, несущие пограничную службу, вступили в бой с захватчиками. Ожесточенные боевые действия продолжаются".
Первого сентября германские войска начали вторжение. Не желая ни с кем разговаривать, кроме как со своими приближенными, Гитлер уединился в своем замке и оттуда продолжал управлять событиями. В воскресенье его побеспокоил Риббентроп, передал, что британский посол вручил ультиматум: если сегодня до одиннадцати утра Германия не прекратит боевые действия, Великобритания будет считать себя в состоянии войны с ней. Через час раздался второй звонок: с таким же ультиматумом прибыл французский посол.
Риббентроп был обескуражен. Нервничал и главный военный советник Кейтель. Фюрер успокаивал их: объявить войну это еще не значит начать ее. Он знал, что Великобритания и Франция не захотят проливать кровь из-за Польши. Британский и французский кабинеты напоминали фюреру две перезревшие дыни на грядке, прижатые одна к другой; поднять их с земли невозможно - расползутся. Вести боевые действия у них нет никакого желания, и если они объявили себя в состоянии войны, то это лишь для отвода глаз. На всякий случай Гитлер решил припугнуть оба кабинета. В присутствии Далеруса, пронырливого богатого шведа, который как частное лицо никого не представлял, но самозванно навязался в посредники между Англией и Германией, рейхсканцлер вышел из себя. В пылу гнева Гитлер вскрикнул: "Я буду драться хоть десять лет!" - и начал размахивать кулаком, согнулся настолько, что кулак почти коснулся пола.
Так началась вторая мировая война...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Париж 1940 года. По утрам на улицах раздавались заливистые голоса юных разносчиков газет:
- Боши топчутся у границ Франции! Ни один нацистский солдат не пройдет через железный барьер! Линия Мажино - это стальная стена, о которую разобьет лоб Адольф Гитлер! Покупайте газеты! Покупайте газеты!
Вперемешку с этими бойкими выкриками слышались более степенные, уверенные голоса пожилых, видимо, лучше понимающих толк в военных делах:
- Новая победа нашей стратегии! Французский ученый высчитал, что, продвигаясь такими темпами, боши могут пройти через линию Мажино только за 989 лет и 4 месяца!.. Невиданная сенсация! Спешите читать вестники!
Парижане раскупали утренние, пахнущие краской газеты и шли пить кофе. Они верили старому, умудренному опытом маршалу Петену, его генералам, которые еще в первую мировую войну разбили бошей и заставили побежденную Германию заключить перемирие в Компьенском лесу.
Вера рядовых французов покоилась на заверениях политиков и генералов. Линия Мажино как военное укрепление, рассчитанное на то, чтобы в нужный момент сдержать и обескровить врага, должна была до поры до времени представляться противнику загадочной, непонятной и внушать ему если не страх, то чувство опасения. Но французские генералы, пренебрегая правилами секретности, не хотели держать противника в неведении, любезно открывали перед ним свои карты. Линию Мажино они рекламировали столь же широко и усердно, как парижане свои моды.
Сотни туристов - и, быть может, не столько французов, сколько иностранцев - буквально зазывались на линию Мажино. Среди них, конечно же, терлись и немцы, получавшие задания лично от Канариса, начальника имперской военной разведки. Им, германским агентам, совсем не надо было рисковать, чтобы попасть на линию Мажино и оглядеть систему укреплений. Правда, не хватало путеводителей, но их более чем успешно заменяли словоохотливые гиды - французские офицеры и генералы. Языки у них были подвешены не хуже, чем у Петена.
Экскурсия на линию Мажино обычно начиналась в Вервейне - небольшом прифронтовом местечке, где размещался штаб французской Девятой армии. Тут расхаживали офицеры, подолгу простаивали у каменных оград под каштанами в окружении миловидных, глазастых вервейнских девиц. О чем они так шумно и весело говорили? Ну, ясно, о тоске по девичьим глазам, о сердечных муках, о войне, которая длится вот уже без малого восемь месяцев. Впрочем, на позициях французы и немцы так сжились, что ходили друг к другу, обменивались сигаретами, вином и дали этой долгой, спокойной войне меткое название: "странная".