- А в чем мне выйти погулять?
- Куда ты собралась? На вечеринку? - в голосе Натальи послышалось удивление, сменившееся согласием: - Ты уж взрослая. Надень новое платье, то, что с ромашками. Незачем его жалеть.
- Это правда? Я взрослая, да? - зардевшись, переспросила Верочка, а про себя подумала: "Вот и хорошо. Вот и поспрашиваю сейчас, как это можно нравиться парню и что делать, если кого-то любить хочется?"
Наталья улыбнулась и, помедлив, тихо вздохнула.
- У тебя, Верок, все впереди, - ласково проговорила она. - И любовь, и счастье... А мне уже двадцать, четвертый... Прошла молодость, отшумела, как кленовый листок по осени.
- Наговариваешь на себя, - заметила ей Верочка и присела рядом, обвила ее шею совсем еще по-девичьи, неумело и порывисто.
Они помолчали, испытывая тихую, уединенную радость.
- Ната, скажи... - прерывающимся от волнения голосом заговорила Верочка, - ну вот, когда любишь... Как поступить? Просто не пойму... - Вся пылая, она закрыла глаза.
Лицо Натальи приняло выражение озабоченности, в темных зрачках вспыхнул и враз потух игривый блеск; как-то по-новому, осуждающе смотрели эти глаза на младшую сестру. "Но я же сама путаюсь в своих чувствах. И смогу ли, имею ли право советовать, как любить?" - на миг ужалила Наталью мысль. Хотя и не поддаваясь чувству раскаяния, она по-прежнему глядела на сестренку серьезно, с выражением упрямой требовательности.
- Верок, милая, тебе об этом пока рано думать.
- Не понимаю, что же тут плохого? - тоскующим голосом отозвалась Верочка. - Любят же другие... И сама, неужто не любила?
- Мое дело спетое, - вздохнув, проговорила Наталья. В ней боролись чувства осуждения самой себя и строгой ревности к ней, к Верочке. - А ты еще мала. Вот окончишь шкоду... И поймешь, во многом будешь сама разбираться. А пока не забивай себе голову...
- Значит, и на вечеринку не идти? - Верочка обиженно поджала чуть припухлые обветренные губы.
- Сходи. Но только, чтоб никаких шалостей... Подальше будь от парней, слышишь? Подальше! - повышенным тоном сказала Наталья.
Без особого усердия, кое-как Верочка свила волосы в две косички, заплела в них синие ленты. Потом осторожно сняла ставшее непомерно узким платье, надела новое. Наталья поглядывала на нее, а мысленно, быть может помимо желания, унеслась туда, на дорогу, где свиделась утром с Завьяловым. "Какие у него глаза... Просто горят! И я не могу... Не в силах владеть собой!" - в невольном забытьи прошептала Наталья и вздрогнула, поймав, как показалось, Верочкин укоризненный взгляд.
- Я что-нибудь сделала не так, да? - в свою очередь полушепотом, застенчиво спросила Верочка.
Наталья не ответила. Уставилась глазами в пол, в одну точку, боясь выдать смятение, и только чувствовала, как щеки ее полыхали огнем, хотя в темноте вряд ли могла заметить это младшая, совсем еще не искушенная в любви, сестренка.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Мятежна весенняя ночь, не скоро тихнут ее звуки, до самой зари полнится шепотом и говором полюбовным; охватывают душу страстные, необузданные желания, и, кажется, не найдется такой силы, которая могла бы унять их или хоть на время заглушить... И бывает, даже неверная любовь порой в увлечении своем мгновенном прекрасна...
Наталья рано улеглась в амбаре, а не спалось ей: то гремели подойниками бабы, то с грохотом въехала на мост телега, скрипя несмазанными колесами, то волновали сердце забористые девичьи припевки. Гармонист увел стайку девчат куда-то за околицу, а звуки ночи так и не смолкли. С ближнего поля начала вещать перепелка. "Спать пора! Спать пора! - невольно передразнила ее Наталья и усмехнулась: - А почему сама-то не хочешь спать?"
Ночь стояла теплая. От крыши амбара пахло слежалой, видимо изъеденной мышами, соломой. Единственное в амбаре маленькое оконце, выходившее на гумно, было разбито, только снизу торчал невыпавший косяк стеклышка, и через прореху сквозило резкой свежестью ночных трав. Эти запахи волновали, как бы возвращали к утраченной девичьей волюшке, и Наталья не могла заснуть. Ей чудился приезд мужа; она силилась представить Алексея, но, кроме гимнастерки на нем да ниспадающих на лоб волос, ничего не видела. Некогда близкое, милое лицо теперь казалось каким-то расплывчатым, неясным, встающим словно из тумана, и она ужаснулась, что не могла вспомнить, какие у него глаза. "Как будто карие... Нет, светлые. Похоже, ячменные".
Но только ли память была тому виной?
С горечью сознавала она, что муж стал для нее каким-то чужим, и не могла, не в силах была совладать с чувством холодности и отчужденности, которое отваживало ее от мужа. Она пыталась разобраться: что же было причиной? Время? Да. Непрочность отношений в их совместной короткой жизни? Тоже верно. Ведь так мало они пожили, даже как следует не привыкли друг к другу! Но было и что-то другое, о чем она не могла никому сказать. И это другое все сильнее заполняло ее сердце и толкало на мятущуюся, неверную, но, как искра, разгорающуюся любовь, - тоска по мужской ласке.
Она подумала о Петре, и в ее воображении предстал его облик, до того зримый, совсем живой, что она даже привстала, протянула руки в ночи, точно желая приблизить его к себе. Как наяву видела слегка подавшуюся вперед его рослую фигуру, пересыхающие губы, которые он имел привычку часто облизывать, и глаза - о, как поражал он ее силой своих упрямых глаз!
"И чего я упрямилась? Ведь он же звал пойти на танцы, а я спать..." с досадой подумала Наталья и прилегла на жесткий, набитый сеном тюфяк. Ну, а что толку? Я же не могу... не могу перешагнуть через совесть, продолжала она рассуждать, но тотчас опять в ней взыграли чувства: - Да и он какой-то! Ни разу не расстроил... Тюлень мой! - усмехнулась она, невольно подмигнула, вообразив его перед собой.
Тяжелая и грустная темнота прикорнула в амбаре - ей казалось, что уже близко к рассвету. Она укрылась с головой одеялом, быстро согрелась и начала засыпать.