И Демину вдруг пришла на ум дерзкая мысль написать лично Сталину. Все как есть, ничего не утаивая перед своей совестью. Но в этот момент он почувствовал, как будто чья-то невидимая рука взяла его и остановила; он вздрогнул, оглянулся - никого, кроме него, в кабинете не было. И все-таки, вопреки воле и убеждениям, писать отказался. Знал: люди не с его положением писали, предостерегая о близости войны, но Сталин отмел все доводы, считая их провокационными...
Из штаба Демин ушел раздосадованный и мучимый тяжкими сомнениями.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Перекипал в летнем зное, медленно свертывался долгий день. Солнце, пока забиралось на самую вершину неба и плавилось в зените, как будто уставало, но к вечеру, раскидав лучистые крылья на всхолмленном горизонте, не спешило укрыться. Потом как-то сразу наступила укромная недолгая ночь.
Первые звезды загорались еще засветло. Это были крупные, калено-горячие звезды, следом высыпали помельче - иссиня-яркие и туманные и наконец совсем крохотные, как рассыпанное на току просо. Звезды опускались совсем низко, будто норовя узнать, что делается там, на земле.
Ночное небо, и без того дегтярно-черное, пеленалось темными облаками, но звезды пробивались сквозь наволочь и отчаянно светили.
С вечера Алексей Костров и Бусыгин, выделенные для патрульной службы, начали обход лагеря. Окрестные тропы, по которым они шли, рано притихли. Ничто не нарушало безмолвия леса, только ветер невнятно и робко шептался с листьями осинника да изредка взбалмошно, точно спросонья, вскрикивали на верхушках сосен птицы. И снова лес кутался в дремотной тиши.
Час-другой ходили молча, и Бусыгину это наскучило.
- Чего ты последнее время кислый, будто лимон во рту держишь? спросил он насмешливо.
Алексей хмуро покосился на Бусыгина.
- Брось! Все нутро твое насквозь, как стеклышко, вижу. А я так скажу, - Бусыгин поддернул ружейный ремень на плече, - если она не дура и дорожит честью мужа, то на сердце запрет наложит. Ну а которая способна свихнуться, то я тебе по чистой совести скажу, хоть и не семейный, и опыт у меня в этом деле мизерный... Такую жену ничто не удержит. Отпускай ее с поводка...
Алексей не прочь был согласиться с ним, но, как убежденный семьянин, досадливо поморщился:
- При таких твоих мыслях можно и жену потерять, и самому блудным стать.
- Не пойму тебя, Алексей! - безнадежно махнул рукой Бусыгин.
Костров отвернулся и долго смотрел в темноту. Лезли в голову недобрые мысли. То ему казалось, что Наталья действительно занята по горло работой, потому и пишет нечасто, сухо, то вдруг жалил себя воображением, что вот сейчас, в эту ночь, она сидит с кем-то другим... "Нет, нет! Этого не может быть!" - успокаивал себя Алексей, отгоняя напрасное волнение, и уж совсем утешливо произнес:
- Ничего, вернусь из армии, а там посмотрим, какая она, жизнь, будет.
Из дивизионного клуба, когда они проходили мимо палаток, донеслась музыка. Густые и протяжные звуки духового оркестра волновали тишину укромного леса, плыли над землей и замирали где-то в болотной низине. Спокойно-величавая мелодия вальса так настраивала, что Бусыгин даже притопнул ногой и сказал:
- Смотри-ка, а ведь и вправду пируют...
Не боясь быть увиденными в темноте. Костров и Бусыгин подошли совсем близко, притихли под кустом черемухи, невольно поддавшись настроению веселья. Стены лагерного клуба были сплетены из ивовых прутьев, и поэтому хорошо виднелись столы, за которыми сидели подгулявшие гости. То и дело слышались звон посуды, бессвязные хмельные голоса.
Кто-то из командиров, может быть сам Гнездилов, вышел из клуба и, спотыкаясь, побрел вдоль аллеи. Он приближался, как нарочно, к самому кусту черемухи, и, желая не выдать себя, Бусыгин и Костров отступили в глухую темноту.
Подходить снова они уже не посмели, но ломившиеся от закусок столы дразнили, распаляли аппетит.
- Недурно бы сейчас оказаться за столом, - сказал Бусыгин, причмокнув губами. - Соскучился, брат, по нашим сибирским пельменям.
- Знаем, дорвался бы - за уши не оттянули! На-ка вот лучше погрызи, насмешливо отозвался Алексей, порылся в кармане и подал пропахший табаком кусок сахару.
- И то дело! - обрадовался Бусыгин.
Дальше они шли мимо старых, дуплистых ветел, дремавших над водой. Бусыгин вдруг замедлил шаги, схватил товарища за руку. Из тьмы пробивались два синих глаза.
- Стой! Кто идет? - напряженно окликнул Костров, держа на изготовку карабин. Никто не отозвался, но глаза продолжали мигать мертвенной синью. Похоже, кто-то затравленно притаился у пня.
Бусыгин угрожающе шагнул к дереву и пнул ногой так, что лежащий возле ветлы пень развалился, и вместе с трухой из утробы посыпались светляки.
- У, черт! - проворчал Бусыгин. - А я принял за волка.
- Видел?
- Не только видел, а живьем брал.
- Да ну? - удивился Алексей.
- С места не сойти, если вру, - заверил Бусыгин. - Я все их повадки знаю... Как нападу на след, не успокоюсь, пока не выловлю... Такая уж у меня страсть... Иные красными флажками пользуются, обложат лежку и гонят. А я и без флажков обходился. Терпением брал да голосом.
- Как это голосом? - не понял Костров.
Бусыгин сказал Алексею, чтобы он прошел маленько вперед, а сам свернул в кусты, присел на колени, зажал нос пальцами, а ладони сложил трубочкой. Кругом стояла плотная темнота. Бусыгин приник головою к земле, ощущая гнилой запах кореньев, и завыл совсем по-волчьи - сперва низко, глухо, жалобно, а потом все громче, протяжнее, с жутким стоном...
Услышав этот вой, Алексей на миг опешил. Ему почудилось, что со стороны болота действительно приближаются волки. Но вот Бусыгин вышел из кустов и, приближаясь, все еще зазывно и жутко выл.
- С ума спятил, брось! - оборвал Костров. - Так можешь и вправду волков накликать.
- А пущай идут, свинца не пожалею. Раз вот так охочусь... Зима на убыль шла. Голод пронимал зверье... Замечаю, стало быть, следы волчьи... Выводят эти следы из лесу, потом кружным путем - к самым овинам... Залезли через окно в один овин, порезали несколько овец, а двух уволокли. Обратный след к болоту вел. Думаю, там-то я их и зацукаю. С вечера залег в кустарнике. Лежу. Холод лютый, аж колени пристывают к ледяной корке. Потом, в полночь, зачинаю выть. Раз, другой... Повою, повою и жду. Смотрю, выходит матерый, а за ним волчица... У меня, конечно, аж дыхание сперло. Подпущаю близко и матерому промеж глаз... Кувырком повалился, окаянный. А волчица через него сиганула. Уложил и ее вторым зарядом... Мне потом колхоз премию отвалил. И со всего села девки приходили глазеть...