— Вы чувствуете себя, пан Швейк, вполне здоровым?
— Совершенно здоровым. To-есть, собственно говоря, — нет, вашескородие пан следователь, страдаю ревматизмом, натираюсь оподельдоком.
Старик опять любезно улыбнулся.
— Не послать ли вас на освидетельствование к судебным врачам? Как вы думаете?
— Я думаю, мне не так уж плохо, чтобы господа врачи понапрасну теряли на меня время. Меня уж свидетельствовал один доктор в полицейском управлении, нет ли у меня триппера.
— Знаете что, пан Швейк, мы всё-таки рискнём обратиться к судебным врачам. Составим небольшую комиссию, прикажем вас посадить в предварительное заключение, а вы тем временем как следует отдохнёте. Ещё один вопрос. Вы, будто бы, согласно протоколу, заявляли и распространяли слухи о том, что скоро разразится война.
— Разразится, вашескородие, в самое ближайшее время.
— Не страдаете ли вы падучей?
— Простите, нет. Один раз только на Карловой площади я чуть было не упал, когда меня задел автомобиль. Но это было уже давно.
На этом допрос закончился. Швейк подал судебному следователю руку и, вернувшись в камеру, сказал своим соседям:
— Итак, меня за убийство пана эрцгерцога Фердинанда осмотрят доктора.
— Я этим судебным врачам нисколько не доверяю, — заметил господин интеллигентного вида. — Когда я подделывал векселя, я на всякий случай ходил на лекции профессора Гевероха, и когда меня поймали, симулировал паралитика в точности, так, как их описывал нам профессор Геверох: укусил одного судебного врача за ногу, выпил чернила из чернильницы и наделал, простите, господа, за нескромность, в углу перед всей комиссией. Но как раз за то, что я укусил одного из членов этой комиссии за ногу, меня признали совершенно здоровым, и я погиб.
— Судебные доктора — сволочи! — отозвался маленький скрюченный человек, — Недавно как-то случайно выкопали на моем лугу скелет, и судебные врачи заявили, что этот человек был убит каким-то тупым орудием в голову лет сорок тому назад. Мне тридцать восемь лет, а меня арестовали, хотя у меня имеется свидетельство о крещении, выписка из метрической книги и документы из своей общины.
— Я думаю, — сказал Швейк, — что на всё это надо смотреть беспристрастно. Каждый может ошибиться и должен ошибаться тем чаще, чем больше о чём-нибудь размышляет. Судебные врачи — люди, а людям свойственно ошибаться. Как-то в Нуслях, как раз у моста через Вотич, подошёл ко мне ночью один господин, когда я возвращался из трактира «Банзета», и треснул меня дубинкой по голове, и когда я свалился на землю, осветил меня и говорит: «Это не он», да так рассердился за свою ошибку, что огрел меня ещё по спине. Так уж человеку на роду написано — ошибаться до самой смерти.
Комиссия судебных врачей, которая должна была установить, соответствует ли душевное состояние Швейка всем тем преступлениям, в которых он обвиняется, или нет, состояла из трёх необычайно серьезных людей, причём мнение каждого совершенно расходилось со взглядами двух других. Здесь были представлены три разные школы психиатров.
И если в случае со Швейком столкнулись целых три противоположных научных лагеря, то это следует объяснить единственно тем огромным впечатлением, которое произвёл Швейк на всю комиссию, когда, войдя в залу, в которой должно было производиться исследование его душевного состояния, и заметив, что на стене висит портрет австрийского императора, он крикнул:
— Да здравствует государь-император Франц-Иосиф Первый!
Дело было совершенно ясно. Благодаря сделанному по собственному почину заявлению Швейка, отпал целый ряд вопросов, в осталось только несколько важнейших по системе доктора психиатрии Каллерсона, доктора Гевероха и англичанина Вейкинда.
— Радий тяжелее олова?
— Я его, простите, не вешал, — со своей наивной улыбкой ответил Швейк.
— Так. Верите в конец света?
— Прежде я должен увидеть этот конец. Но во всякое случае завтра его ещё не будет, — ответил Швейк.
— А могло бы вы вычислить диаметр земного шара?
— Простите, не смог бы, — ответил Швейк. — Разрешите мне самому задать вам одну загадку. Стоит трёхэтажный дом, в каждом этаже дома по восьми окон, на крыше два слуховых окна и две трубы, в каждом этаже живут по два квартиранта. Теперь ответьте, господа, в каком году умерла у швейцара его бабушка?
Судебные врачи многозначительно посмотрели друг на друга. Тем не менее один из них задал ещё вопрос: