Уничижительные характеристики, выданные Меншиковым в привычной для него язвительной манере в адрес подчиненных сама по себе мало что значили. Александр Сергеевич за много лет проведенных при дворе «прославился» тем, что не сказал ни о ком из окружающих доброго слова. Для него все либо глупцы, либо воры, и только он сам в белом плаще стоит красивый…
Тем не менее, дело понемногу сдвинулось с мертвой точки. Проще всего оказалось найти общий язык с моряками, все же во флотских делах я кое-что смыслю. Добавьте к этому авторитет, появившийся у вашего покорного слуги после всех драматических событий только что закончившегося лета 1854 года. И если старшие офицеры поглядывают на меня с некоторой опаской, то в глазах молодежи великий князь Константин нечто вроде нового мессии.
Другим положительным фактором стал Корнилов, с которым мы сразу поладили. Любимый ученик покойного Лазарева, отлично знавший свое дело и ни на минуту не выпускавший из рук нити управления этим громоздким механизмом под названием Черноморский флот, обладал совершенно уникальным по нынешним временам качеством — умел жертвовать своими амбициями ради общего дела. Имелись в его обширном хозяйстве конечно и недостатки, но по сравнению с тем что творилось на Балтике перед моим появлением, в Севастополе все более чем благополучно!
На этом положительные новости заканчивались и начинались странности, о существовании которых я, находясь в Петербурге, даже не подозревал. Главная из них заключалась в том, что прежний главнокомандующий, то есть Меншиков, приложив огромные усилия для укрепления Севастополя с моря, всячески саботировал строительство их на сухопутном фронте. Иными словами, он определенно исходил из того, что враг будет штурмовать гавань не с суши, а с кораблей. Десант же если и ожидался, то лишь как вспомогательный с целью захвата удаленных от города береговых батарей, к примеру, той же №10. Вот для ее обороны был организован малый люнет, затем переименованный в редут №1 (Шварца) и усилили саму батарею №10 палисадом и капониром с левого ее фронта обращенного к Карантинной бухте.
За то же время были возведены новые батареи, получившие названия от кораблей, команды которых их возводили и обслуживали. Причем, строили исключительно в глубине Большой бухты. На Северной стороне появились «Двенадцати-апостольская» на 20 орудий и «Парижская» — на 22 пушки, а на Южной стороне «Святославовская» — на 17 орудий. Все три напротив Килен-бухты. Артиллерию была получена с доживавшего свои последние дни линейного корабля «Три иерарха», стоявшего в доке в ожидании неминуемой разборки на дрова.
Все батареи были земляные, из приносной земли и не имели рвов, но при этом довольно-таки основательно вооружены. В общей сложности на них имелось сорок девять 36-фунтовых пушек, тяжелые карронады, несколько пудовых единорогов и даже одна трехпудовая мортира.
Кроме этих трех, были построены еще две батареи — Карташевская и Волохова. Обе прикрывали Константиновский бастион с севера вдоль моря. И если первая была выстроена еще весной по приказу Меншикова, то вторую на высокой скале в месте где берег делал поворот на восток поставили иждивением горожан и в первую очередь отставного поручика Волохова. Его именем укрепление и назвали.
Еще одна батарея, на этот раз мортирная, появилась в пятидесяти саженях от Константиновской (орудия были сняты как раз оттуда) и предназначалась для действий по взморью.
Таким образом, на приморском фронте находилось в общей сложности 571 орудие, причем большая часть их направлена в сторону гавани и физически не могла открыть огонь по целям в открытом море. На долю же сухопутного фронта оставалось всего 39 пушек и по большей части малого калибра. Добавьте к этому остальные корабли эскадры, расставленные в бухте таким образом, чтобы вести огонь по вражеской эскадре в случае прорыва.
Получается, что Светлейший, до сих пор уверен, что если союзники и попытаются овладеть Севастополем, то исключительно силами флота. В то же, что союзники высадят армию и начнут правильную осаду он просто не верил.
Вообще, если хорошенько подумать, кое-какие основания для подобных мыслей у него имелись. Высаживать десант поздней осенью на столь далекий от метрополии берег было чистейшей авантюрой. Нормальные военачальники, по его мнению, на такой риск пойти не могли, и именно поэтому он продолжал гнуть свою линию, несмотря на мои настойчивые требования из Петербурга.