– Я кое-что набросал, послушайте, – сказал Ромеро.
Я привожу здесь текст отправленной нами депеши – в варианте Ромеро ничего не пришлось менять.
«Человечеству.
Вере Гамазиной, Аллану Крузу, Леониду Мраве, Ольге Трондайк.
Адмирал Большого Галактического флота Эли Гамазин.
Вторжение трех звездолетов в скопление Хи Персея, возможно, окончится неудачей. Два корабля будут уничтожены нами самими, судьба третьего со всеми экипажами еще неясна. Вы должны считаться с тем, что нам, возможно, не удастся вырваться на свободу. Рассматривайте это сообщение как мой последний приказ по флоту.
Прямое вторжение в Персей отменяю как недостижимое. В скопление надо проникать не тараном, а исподволь – разрушать, а не пробивать неевклидовость. Попытки захвата одиноких звезд и планет на периферии скопления, в зоне меняющейся метрики, успехом пока не завершились и вряд ли завершатся. Советую овладеть одинокими космическими телами вдали от скопления, где искривляющие механизмы не действуют, и постепенно их подтягивать, не выпуская из сферы влияния звездолетов.
Лишь сконцентрировав достаточно крупную массу таких опорных тел у неевклидова барьера, переходите к следующему этапу – аннигиляции. При такой подготовке, время которой, возможно, исчисляется многими земными десятилетиями, можно рассчитывать, что откроются космические ворота, неподконтрольные противнику.
Подтвердите получение».
Сверхсветовые волны трижды уносили наше послание из звездных бездн Персея в мировой космос. Мы не сомневались, что разрушители перехватят нашу передачу, но не считали нужным таиться, даже если бы могли сохранить секрет: новая стратегия держалась не на скрытности, а на могуществе.
Третья передача еще не кончилась, когда мы приняли ответ Аллана: «Приказ адмирала получен. Всей душой с вами. С волнением ожидаем результатов прорыва».
– Можно взрывать звездолеты, – сказал я.
План уничтожения звездолетов был итогом холодной работы ума, а не плодом вольного желания. Мы сделали чувству только одну уступку— не было никаких внешних эффектов: ни шаров испепеляющего пламени, ни снопов убийственной радиации, ни газовых туманностей, ни потоков элементарных частиц…
Звездолеты, почти невидимые, просто таяли, истекая пространством, сперва один, потом другой, – и в этом темном новосотворенном «ничто» мощно несся «Волопас», снова превращая его в «нечто» – шлейф горячей, быстро остывающей пыли тянулся за ним, как за кометой.
Чтобы скорее привести Камагина в себя, я приказал первым аннигилировать «Возничего»: в нервах Петри я был уверен больше.
В командирском зале распоряжался один Осима, обсервационный был забит эвакуированными с гибнущих звездолетов. В салоне сидели Ромеро, Петри и Камагин. Здесь обзор был хуже, чем в обоих залах, но я пришел сюда, чтоб в эту трудную минуту не расставаться с капитанами. Я сел рядом с Камагиным и тронул его за локоть. Он повернул ко мне насупленное лицо.
– Как идет разрыв неевклидовости? – спросил я. Он холодно ответил:
– В три раза слабее, чем нужно для успеха.
Ромеро показал на экран:
– Флотилия врага закатывается в невидимость.
Я закрыл глаза. Мысленно я видел картину совершающегося яснее, чем физически. Гигантская буря бушевала снаружи, особая буря – таких еще не знали ни под нашими родными звездами, ни даже здесь, во враждебном Персее.
Вещество уничтожается и тут же заново создается, гигантские объемы нарождающегося аморфного пространства – мы сейчас неистово несемся в нем – мгновенно приобретают структуру, губительную для нас метрику, а мы все снова и снова оттесняем эту организованную пустоту своей неорганизованной, хаотичной, первобытно аморфной… Корабли врага исчезли, даже сверхсветовые локаторы их не улавливали— так жестко было скручено пространство, в котором они двигались…
– Идите в командирский зал, Эли, – посоветовал Ромеро.
В последнее время он почти не называл меня по имени.
Вместе со мной поднялся Камагин.
В коридоре он остановил меня. Он пошатывался. Пожалуй, это было единственное, в чем он не мог сравниться с людьми нашей эпохи: чувства, одолевавшие его, проявлялись слишком бурно. Он заговорил хрипло, быстро, страстно:
– Адмирал, я не хочу оспаривать ваши решения. Нас в далекие наши времена приучали к дисциплине, вам непонятной…
Я прервал его, чтобы не дать разыграться истерике:
– Вы исполнительный командир, я знаю. И претензий с этой стороны у меня к вам нет.