— Это потому, что я вырос на улицах? Ты это имеешь в виду?
Бабури вскочил на ноги, отбросив пинком пуфик.
— На самом деле именно по этой причине я вижу все яснее, чем ты, дуралей несчастный! Если ты примешь предложение шаха, это будет все равно как если бы я согласился пойти в проулок с каким-нибудь подонком и отсосать у него. Ты будешь вроде племенной кобылы для того жеребца, что прислал тебе шах, — всегда к услугам господина, чего бы тот ни пожелал. Я за всю свою жизнь бродяги и оборванца до такого никогда не доходил. И тебе не стоит… Поддашься раз, и от тебя тут же захотят новых уступок.
— Ты просто смешон. Оставь меня!
Бабур встал и отвернулся. Ну почему Бабури не может, пусть ему и что-то не нравится, промолчать, как все остальные?
И тот не подчинился. Вместо того чтобы уйти, он схватил Бабура за плечи и резко развернул лицом к себе. Глаза его горели.
— Что бы сказал об этом твой отец, которого ты то и дело поминаешь? Или твоя бабушка, эта старая боевая секира? Они устыдились бы того, что тебя можно так легко купить, что ты готов, только помани, покоряться кому угодно и подставлять задницу, как только у твоего господина возникнет желание.
В ярости от того, что Бабури посмел так с ним говорить, Бабур вырвался, отступил на шаг, и изо всех сил врезал кулаком по ухмыляющейся физиономии. Хрустнула сломанная переносица, и хлынула кровь.
Рука Бабури дернулась к кинжалу, и молодой эмир инстинктивно потянулся к своему. Но тот поднял правую руку к разбитому носу, зажал его, а левой, не сводя с него глаз, развязал кушак и попытался унять кровотечение.
— Бабури…
Убрав на мгновение кушак с лица, тот плюнул Бабуру под ноги, нырнул под полог и исчез, оставив после себя на устилавших пол овчинах дорожку из рубиновых капель.
Бабур подавил порыв броситься за ним вдогонку: он был правителем, и Бабури следовало бы это помнить. Бить его, конечно, не нужно было, но он сам виноват… Больно уж вспыльчив и самонадеян. А когда обдумает все спокойно, взвешенно — а он на это способен, то поймет, что решение, к которому склонялся Бабур, единственно верное.
Он въедет в Бирюзовые ворота, ничего не стыдясь, с высоко поднятой головой.
— Стража!
На оклик Бабура в шатер заглянул караульный.
— Созвать мой военный совет.
Бабур смотрел вслед послу и его свите, покидавшим лагерь. В седельной суме посол увозил в Персию грамоту, в которой тот клялся в верности шаху Исмаилу, а в лагере нынче ночью должен был состояться новый пир. Бабур намеревался собрать командиров и объявить, что, как только прибудет персидское подкрепление, они выступят на северо-восток, к Самарканду, дабы очистить от узбекской заразы и провозгласить его, Бабура, воцарение. Его люди, воодушевляемые надеждой на богатую поживу, примут это известие с восторгом. А объявлять им о сделке, заключенной с шахом, совершенно без надобности. На то еще будет время, потом, когда дворцы и мечети Самарканда с их голубыми куполами снова окажутся в его владении и нужно будет сообщить об этом горожанам. Впрочем, зачем? Какое им дело до таких подробностей: достаточно и того, что вместо дикарей-узбеков ими снова будет править законный владыка из рода Тимура. Персы отбудут в свою далекую страну, а он вскоре сможет подумать о новых завоеваниях.
Бабури, конечно, будет залечивать где-то свою уязвленную гордость заодно с разбитым носом. Сейчас, когда гнев остыл, дело было сделано и персы уехали, Бабуру хотелось встретиться с другом и помириться. Он ведь так многого не сказал, а многое хоть и сказал, да не так.
По-прежнему в ярко-зеленой, цвета Самарканда, тунике, которую со значением надел, устраивая прощальный прием для посла, Бабур направился через лагерь к шатру Бабури, стоявшему рядом с палаткой Байсангара.
Полог был отдернут. Войдя, он увидел, что ковры на полу заляпаны кровью, немногочисленные пожитки, в основном одежда, были разбросаны так, словно кто-то торопливо в них рылся, выбирая, что взять, а что оставить. В углу виднелась какая-то деревяшка, оказавшаяся, при ближайшем рассмотрении, луком с прилагавшимся к нему золоченым, со вставленным «тигриным глазом», колчаном, которые Бабури получил вместе с почтенным титулом Квор-беги, Владыки Лука. Лук был сломан пополам, колчан раздавлен, как будто его топтали, самоцветы повыпадали из гнезд. Бабур поднял один — маленький круглый камень был холоден.
Он выбежал наружу, чуть не споткнувшись о кожаную рукавицу, которую его друг надевал на ястребиную охоту и которая сейчас валялась на полу. Байсангар отдавал приказы двум стражникам.