Бабур поднялся на ноги и приложил пальцы к жилке на шее, как часто делал на поле боя с ранеными соратниками. Да, Байсангар был жив — пульс, хоть и слабый, но равномерный, ощущался. Но лоб его вспухал, и наливался пурпуром здоровенный синяк. Потом визирь открыл глаза и, увидев над собой лицо Бабура, смутился.
— Это было землетрясение… Хаким сейчас придет.
Бабур оторвал полу своей туники, свернул и положил Байсангару на лоб.
— Мне надо на женскую половину, узнать, как там дела.
Вокруг него, в тронном зале, еще не совсем оправившиеся люди поднимались на ноги и помогали встать другим, но некоторые так и лежали неподвижно. Спотыкаясь об обломки кладки, Бабур выбежал из зала и устремился к широкому лестничному пролету, что вел наверх на женскую половину. Везде виднелись трещины и разломы, факелы и лампы попадали из ниш, — он отшвыривал их, торопясь, ногами, — но и здесь стены времен Тимура устояли.
Высокие двойные двери, заново посеребренные и инкрустированные бирюзой с тех пор, как юный Бабур и его люди выбили их, тоже держались, хотя каменная дверная рама над ними треснула, а часть плитки, которой был выложен потолок, осыпалась, усеяв пол яркими, как крылья бабочек, осколками. Слуг, которые должны были дежурить снаружи, не было и в помине, и Бабур, с разбегу налетая на дверь, успел подумать, что они ответят за свое небрежение.
Первым, что он увидел, ворвавшись внутрь, было лицо Махам. С рассыпавшимися по плечам волосами, она стояла в центре комнаты, где, не считая нескольких упавших предметов обстановки, разбросанной еды да разбитой глиняной посуды, все было цело. На руках она держала плачущего Хумаюна, но глаза были ясны и чисты.
— Ну видишь, Хумаюн? Говорила же я тебе, нечего тут бояться. Это просто глупый великан топнул ногой, чтобы нас позлить… Вот и отец пришел, как я и сказала.
Бабур поцеловал ее в лоб, забрал у нее Хумаюна, ощущая теплоту тела, которое сейчас, в три годика, уже не было младенчески пухленьким. Ореховые, совсем как у матери, глазки встретились с его взглядом. Малыш перестал плакать и улыбнулся.
— Насколько велик урон?
— Да уж не мал, повелитель. Многие дома и амбары разрушены: они были не такими крепкими, как Кок-Сарай. Около сотни человек погибло, а раненых так и вовсе человек триста.
На лице Байсангара, под огромным, сообразно его сану, тюрбаном, до сих пор были видны синяки, однако поправлялся он быстро.
— Восстановление оплатит казна — объяви об этом горожанам и организуй раздачу зерна с казенных складов всем нуждающимся. Близится зима, и мои подданные не должны голодать.
— Будет исполнено, повелитель.
Байсангар ушел, а Бабур остался один, в восьмиугольной позолоченной комнате, которую он использовал для приемов наедине. Ему повезло: обе его жены, Махам и Гульрух, и оба сына, Хумаюн и Камран, остались целы и невредимы. Ханзада безопасно пребывала в Кабуле вместе с Кутлуг-Нигор. Но то, что подобное случилось в самом начале его правления, было дурным знаком: на улицах и базарах толковали о том, что катастрофа произошла из-за присутствия в городе еретиков-персов.
Его невеселые раздумья прервал раздавшийся с высоты минарета, призывающий к молитве крик муэдзина. Сегодня была пятница, а в этот день он молился в Большой мечети вместе с народом. Это должно было понравиться подданным, а для него самого моление служило неким духовным бальзамом, в какой-то мере унимавшим его постоянную неудовлетворенность и беспокойство.
Спустя двадцать минут, облаченный в тунику из зеленой парчи, перетянутую темно-зеленым шерстяным кушаком, в подбитом мехом плаще, с отделанной эмалью, золотой цепью на шее, желтых сапогах из оленьей кожи на ногах и Аламгиром на боку, Бабур выехал из Кок-Сарая к высокому сводчатому проезду, что вел к мечети Тимура. Чтобы расчистить ему путь на запруженной спешившим на пятничную молитву народом улице, страже приходилось пускать в ход древки копий. Толпа горожан сегодня казалась угрюмой и молчаливой.
Достигнув мощеного двора перед мечетью, Бабур спрыгнул с коня среди сдуваемой ветром, опавшей с деревьев золотой листвы, и, сопровождаемый стражей, вошел.
Мулла, старик, приходивший к нему с прошением об изгнании персов, уже находился на своем резном, каменном возвышении сбоку от михраба и читал проповедь. Бабур преклонил колени на особой, выделенной для царствующих особ площадке в самом центре мечети и прикоснулся лбом к полу. Мулла вел речь о мимолетности человеческой жизни, утешая тех, кто пострадал при землетрясении. Бабур, сознавая, что на него устремлены сотни глаз, прислушался.