электронная книга. Я слегка успокоился… Но вопль! Он продолжал пытать моё сердце, и без того сбитое с толку внезапным пробуждением и скакавшее теперь вприпрыжку. Я вылез из кровати. Босиком прошлёпал к балконной двери. В её стеклянный проём частил дождь. Сквозь белёсую смуту воды застиранным зелёным пятном мне являлись полупризраки-полудеревья. Я открыл дверь. * * * Господи Иисусе! Выходцы из ада существуют! То был котёнок с разинутой в полувопле, в полушипении алой пастью. Он как будто осатанел, поняв, что дверь перед ним распахнулась, и ринулся напролом с намереньем зубами выгрызть из меня добычу: еду и тепло. Его чёрная мокрая торчащая клочьями шерсть, круглая большая морда с алчным оскалом и глаза обезумевшего звериного детёныша делали его похожим на маленькую гиену. Вот только хвост! Хвост у котёнка не был поджат, как это делают падальщики. Хвост стоял торчком. И он был бледно-розовым! Кожаным! Голым! «Да у тебя лишай!» — уворачиваясь от котёнка, который норовил потереться о мои ноги головой, ужаснулся я. Мощным пинком отшвырнув пришельца в сторону, я выскочил в подъезд. Тот мгновенно оправился от боли и бросился за мной. Но я его обхитрил. Выманив его из квартиры, я изловчился и, занырнув обратно, хлопнул дверью прямо перед носом у обманутого гиенёныша, открывшего в жалобном «мяу» зубастый рот. * * * Отвязавшись от лишайного котёнка, я принялся «сдирать с себя кожу». Тёр ноги моющим средством для посуды «Фейри», спиртовыми салфетками, купленными год назад для авиаперелёта, и дорогим парфюмом, приобретённым в том же в аэропорту в дьюти-фри. А гиенёныш, оставшийся в подъезде, всё взывал, стонал и плакался. Но прошло время, и страдалец затих. Я выглянул в мутный дверной глазок. Котёнок, прижавшись боком к холодной стене, подвернув под себя лапы, словно маленькая лошадка, обречённо клевал носом. «Меня караулит», — подумал я. А утром позвонил риелторке. «Так у вас там начальник есть. Пожалуйтесь ему, — посоветовала та. — Пусть утилизирует этого котёнка лишайного, куда надо». * * * Я пришла в поликлинику. На медицинский осмотр. Как велела мне Филина. — Сегодня сто двадцать сисек прощупала, — скорее в пространство, нежели мне, сказала врач, невысокая крепкая женщина с причёской, напоминающей перья разбуженной совы. Коротко стриженные, бурые с подпалинами волосы ниспадали на стёкла огромных очков. Оттого врач уж вовсе смахивала на ночную лесную птицу. — Много, — представив сто двадцать сисек, вслух подумала я. И задрала вверх блузку. — Много, — вздохнула врач и без энтузиазма принялась пальпировать и моё тело. — А где столько сисек взяли? — заела меня случайно оброненная фраза. — Так медосмотр в Сосновом бору. Сосновый бор — это место, где в нашем городе находился интернат для женщин с нарушениями психики. В народе их называли дурочками. — А что?.. — застёгивая блузку, спросила я. — У дурочек сиськи красивые? Женщина вздрогнула. Как будто бы ждала, что я спрошу её об этом. — Сегодня видела такую, — врач, тревожно упёрлась взглядом в пространство. Как будто снова увидела ту самую дурочку. — Молодая. Высокая. Бледная, как луна… А волосы рыжие, почти красные, по плечам раскиданы! Стоит, молчит… Глядишь на неё, и страшно становится… Как думаешь, красота бывает страшной? — вопросительно впёрла в меня глаза впечатлённая докторша. — Бывает, — уверенно рубанула я, поддавшись её состоянию. — Ещё как бывает! * * * Мы с Володькой пришли на выставку. Внутри галереи слишком ярко, даже тревожно ярко освещённой большими круглыми люстрами, с вытянутыми бутонами электрических ламп, имитирующих свечи, волнующе пахло обрывками парфюмерных ароматов и живых цветов. У раздевалки губастый мужик в лохматой шапке, в пальто со столь же лохматым воротником, похожий на медведя, расцарапывал свёрток из плотной суровой бумаги. Губы у посетителя выставки шевелились. Маленькие глазки под лохмами шапки двигались. «Медведь» священнодействовал. Как будто раздвигал малинник, предвкушая увидеть внутри куста яркие сочные ягоды. Наконец, из-под грубой серой брони явились на свет хрупкие белые лилии. Мужик взволнованно облизнулся. А я начала стаскивать с себя пуховик. «Давай помогу», — предложил Володька, содрал с меня одежду и сдал её в галерейный гардероб молодящейся старушке со сгустками оранжевой помады в морщинистых губах. * * * В самом дальнем углу галереи скромно жалась тётенька. Она была сильно не похожая на снующую туда-сюда богему с пузырящимся сквозь бокальное стекло шампанским в дорого окольцованных руках. Тётечка эта не была похожа на художницу. Её бардовая старомодная кофта с карманами, седеющие волосы, собранные в жидкую кичку на затылке, нерешительность — всё указывало на то, что женщина чувствует себя чужой на этом празднике жизни. — Извините, кто автор этих картин? — тем не менее спросила я, указывая на несколько полотен, связанных одной темой. На каждом из них было небо. — Я, — встрепенувшись, откликнулась тётушка с видом торговки неходовым товаром на рынке, к которой наконец-то обратился покупатель. * * * — Я всегда рисую только небо, — охотно заявила в интервью художница. — Почему? — Потому что на небе Ангелы живут. — Ага… вот как?.. А что они там делают? — Ну, я же говорю… Они там живут! Конечно, иногда они спускаются на землю… Но не часто… Кстати! У вас за спиной сейчас Ангелочек стоит. — У меня??? — Да. Мальчик лет семи. …Сам светленький, а свитерок у него тёмненький… На груди пятнышко маленькое… розовое… Этот мальчик всегда будет хранить вас. Всю жизнь. — Ну, что ж… всё может быть, всё может быть, — торопливо засовывая в сумку блокнот с записями, поспешила свернуть я беседу, опасно норовящую скатиться в бред. — Наша газета обязательно опубликует интервью с вами… Возможно, во вторник… Ловите. «Мадам ку-ку…» — уже мысленно и глубоко разочарованно закончила я свою речь, потом зло окликнула Вовку, чтобы он прекратил-таки щёлкать фотоаппаратом. * * * В тот год, стремительно уходящий, я была на «мели». Жильё моё, съёмная квартирка на окраине города, расположенная в двухэтажном жёлтом бараке, ничуть меня не радовала. То ветер, воющий за окном, вгонял в меня смертельную тоску; то почти остывшие рёбра батарей доводили меня до «белого» каления; а уж ночные бурные попойки соседей-алкашей за стенкой и вовсе рождали во мне приступы животного жгучего страха. Арендовать другое жильё я пока не могла. Смена работы, на которую я решилась месяц назад, была кульбитом рискованным. Я экономила каждую копейку, боясь остаться с «фигушкой в кармане». Личная моя жизнь и вовсе разладилась, многолетний вялотекущий любовный роман, словно старый и грустный тягловый мерин, пал вдруг на бок, да и сдох. «Наконец-то, — с облегчением подумала я, — туда тебе и дорога». * * * — Где Новый год встречать будешь? — спросил меня Вовка, когда мы шли на очередное задание редакции мимо магазинных витрин, торжественно мерцающих весёлыми огнями. — А, — безнадёжно хмыкнула я, — дома встречу. Куплю в гастрономе селёдку под шубой… Ещё в моём холодильнике давным-давно стоит недопитое вино «Изабелла» в картонной коробке, надеюсь, оно не прокисло. Включу телевизор, приволоку на диван ватное одеяло, зароюсь в него… в квартире очень холодно… чокнусь с ведущими «Голубого огонька»… Вот и вся моя программа новогодней ночи. — В Новый год — одна? — удивился Вовка. — Одна. Совсем одна! — А я с сыном Новый год встречать буду. Приходи, если хочешь. — Хочу, — как «за соломинку» ухватилась я за Вовкино предложение. — Конечно хочу! * * * Я нажала на кнопку звонка. Дверь медленно приоткрылась. В проёме я увидела мальчика лет шести-семи. Дневной зимний свет, которого хватало сполна, когда я бодро шагала по свежезастеленной снегом улице, теперь умалил свою милость. Здесь, в подъезде, его источником служило только мутное подъездное окно. Мне пришлось прищурить глаза, чтобы получше рассмотреть белокурого ребёнка, стоящего на пороге. Его острое лицо казалось тем более бледным, почти размыто-голубым, как будто бы служило фоном для больших и тоже голубых (таким бывает небо в конце марта) глядящих на меня усталых детских глаз. Но взгляд мой резко съехал ниже. Мальчику на грудь. Там, под тщательно отутюженной рубашкой, стремясь к подбородку, уродливо бугрился горб. — Вы Марина? — спросил меня мальчик. Его вопрос лёг на свист, доносящийся из груди, как слова песни на музыку. — Да. А ты Влад? — Ну конечно… Входите. * * * Влад отступил внутрь, и я шагнула в квартиру. — Давайте куртку, — маленький хозяин услужливо потянул меня за рукав. — Папа сейчас вернётся. Он в магазин убежал. За ванилью. — Что печёте?.. Запах-то, запах! — с наслаждением поводя носом и вытаскивая из сумки нарядный свёрток, спросила я. — Штрудель. Яблочный, — скороговоркой ответил мальчик, более заинтересованный моими действиями, чем беседой. — Что это? Подарок? — Подарок. — Только не сочиняйте, что Дед Мороз передал… Я не маленький. — Ну почему же Дед Мороз? — замялась я. И прижала пакет к груди. — Это от меня тебе подарок. Уж не знаю, понравится ли… — Мне не понравятся коньки, мяч, велосипед… — один за другим принялся зажимать на руке пальцы Владик, — всё остальное понравится. — Круто! Я знала! Я знала, что большая кастрюля для варки щей тебе точно понравится! — подзадорила я мальчишку. — Чего? — сморщил носик Влад. — Кастрюля для щей? С кап