й клиники, жгучий красавчик-качок в бирюзовом спецкостюмчике, «как чёрт от ладана», отпрянул от больничной кушетки, на которую я вытряхнул лишайного котёнка из картонной коробки. — Да у него же хвост как будто поросячий! — Ага, — кивнул я, — а можете ему хвост кошачьим сделать? — О… Это дорого вам обойдётся, а усыпить могу почти даром… Так что делать будем? — Лечить, — твёрдо и скоро сказал я, чтобы не успеть передумать. Ветеринар подробно пояснил, на что мне придётся раскошелиться. В лечение «поросячьего хвоста» входила госпитализация, лекарства, кормление. — На всё готов, — нетерпеливо махнул я рукой. И направился к кассе. * * * Я переехала к Вовке полгода спустя. Как будто случайно. Помню, июнь пришёл с ливнями. Листья на высоких тополях, растущих у моей трамвайной остановки, уже достигли пика своей краткосрочной жизни. Плоские лопасти их тел, уже запылённые едва наступившим летом, милосердно омывали дожди. Но я не тополь. Обильные осадки действовали на меня губительно. Арендованная мною квартира, и без того затхлая и сырая, всю зиму терзавшая меня холодрыгой, весной и вовсе «разродилась» мышами. По ночам грызуны шебуршались, пища и дерясь за найденные крошки. Я холодела от ужаса, боясь, что они вскарабкаются мне в кровать. — Так мыши вроде по кроватям лазить не умеют, — сказала мне Вера, когда я, прося совета, как быть, пожаловалась ей на своё житьё-бытьё, — у них лапы вроде как не приспособлены вверх карабкаться. Иначе б мыши на деревьях жили. — Дай бог, дай бог, — сильно сомневаясь в Вериной логике, тяжко вздохнула я. — Знаешь, Вера, я решила снять получше квартиру… Филина меня жалует. Деньги я подкопила… Готова рассмотреть предложения. Не знаешь, к кому за советом обратиться? — Ко мне обратись, — вздёрнула носик Вера. — К тебе? — ничуть не удивилась я Вериной компетенции на рынке недвижимости. Она знаток в каком угодно деле. — Обращаюсь! — На фига тебе снимать квартиру? — состряпала скептическую гримасу всегда критически настроенная Вера. — Как на фига? — не поняла я, куда клонит корректорша. — Не хочу быть съеденной мышами заживо. — Ой, да не будут тебя мыши есть! Костями подавятся! Я вообще не о том, — перешла на шёпот Вера, предварительно оглянувшись назад и убедившись, что наш разговор никто не слышит. — А Вовка на что? Парень молодой, холостой. С квартирой! Видно, что ты ему нравишься… Бери его в оборот. Дескать, готова быть вашей, Владимир, на веки… И всё! Дело сделано. И мышей кормить не придётся. — Да? Прямо так и сказать: ваша на веки? — внезапно одухотворилась я очевидной Вериной идеей. — Да. Так и сказать, — довольная тем, что я вняла её поучительности, подтвердила корректорша, — всему тебя учить надо. — А Влад? — схватилась я за самый веский аргумент, который был, на мой взгляд, непреодолимым препятствием в этом деле. — А что Влад? — Вера наклонилась ещё ниже. Близко-близко к моему лицу. Теперь её шёпот звучал почти зловеще. — Влад — не жилец! А ты за Вовку замуж выйдешь, квартиру в центре города в придачу иметь будешь… Тебе сколько лет? Кто тебя замуж, кроме Вовки, возьмёт? Ни кожи, блин, ни рожи… неряха бесхозяйственная… одни конфеты вон жрёшь! — Постой, Верочка, постой… Что ты про Влада такое сказала?! Как не жилец? Что ты говоришь-то такое? — То! Ты как будто с Луны свалилась! Не знала, что у Влада сердце больное? — Знала. — А что болезнь его смертельная, знала? — Нет, ничего такого не знала. — Так знай! И о себе уже подумай, дура! * * * Этот разговор вскипятил мои чувства. Я не могла писать. Не могла пялиться в монитор. На улице шёл сильный дождь. Я шагнула из-под подъездного козырька в самую гущу ливневых струй. И сразу почувствовала озноб. Небесная вода, не по-летнему холодная, неласково окатило тело снаружи, принеся с собой ощутимое облегчение. Однако в груди полыхало. Я, словно тлеющая головёшка, на которую туристы хлобыстнули воды, чтоб затушить лесной костёр, оставалась гореть изнутри. Видел Бог, я не жаждала облегчить свою участь за счёт тяжелобольного ребёнка. Напротив. Разговор с корректоршей расположил меня к Володе со всей широтой души милосердной русской женщины. Я его пожалела. Я вдруг внезапно поняла, что жалость выше, тоньше, благороднее любви. И там, где любовь покорно «сложит лапки», простое человеческое сострадание, воспрянув духом, сделает невозможное. Я приняла решение, что мне нужно многое обсудить с Володей. А главное — что происходит с Владом. И если Верины сведения о том, что он болен смертельно, безоговорочно подтвердятся, то я задам контрольный вопрос: когда? * * * Влад умер скоро. Полгода спустя. В пригородной электричке. Мы хотели вдвоём погулять по зимнему лесу. Воздух был влажный, как будто бы в комьях: то пустой, то рыхлый. Такие смутные тёплые дни случаются в марте. Но шёл декабрь. И мы не усидели дома. Нарушив запрет Володи (он был тогда в Москве) не совать нос дальше детской дворовой площадки — рванули за город. Там, в пышно наряженном хвойном лесу, находилась конюшня. И можно было покататься верхом на лошадке, предварительно накормив её морковкой, яблоком или кусочком хлеба. Втайне от всех я часто возила сюда мальчишку. Узнай Володя, что я это делаю, он бы, наверно, «истёр меня в порошок». Владу вредил не только стресс, но даже слабенькое волнение. Однако у меня была своя метода Владова оздоровления. Я, бывшая лыжница, жилистая и вёрткая, верила в могущество самоисцеления. «Было бы желание жить», — твердила я с отчаянной надеждой. И терпеливо учила Влада радоваться жизни, впуская в неё чудеса. А для этого нужно было покидать квартиру. Влад был мне благодарен. * * * В то утро Влад надел тёмный старенький свитерок. — Это что у тебя в руках? — спросила я его, подкатывая рукава. Мальчишке приходилось покупать одежду на много размеров больше, чтоб уместить его большое сердце. — Я коняшку нарисовал. Розовую. И вырезал, — сказал мне он, — хочу на свитер прицепить. Влад протянул мне бумажную лошадиную голову, к которой с обратной стороны была прилеплена скотчем булавка. — Красавчик, — щёлкнув булавкой и приколов голову, одобрительно кивнула я, — пошли мыть морковку. Потом, выйдя из дома задолго до отправления электропоезда, мы с Владом побрели на станцию. — А я ещё манго взял, — сообщил довольный Влад. — Ещё чего! Я манго коней кормить не нанималась! — в шутку возмутилась я несправедливому распределению продуктов. — Манго — это деликатес. Я его только тебе покупаю. А Звёздочке манго нельзя. В манго косточка. Сам съешь. — Нет, — не огласился Влад, — я манго тебе отдам. Ты косточки выколупывать умеешь. К перрону из глубины тоннеля, как большая глазастая змея, выползла электричка. Тревожно протрубила. Мы с Владом зашли в полупустой вагон, плюхнулись на свободные места. Сиденья порадовали нас подогревом. И Влад, утомлённый долгой ходьбой и нутряным теплом электрички, притулившись боком ко мне, быстро уснул. Задремала и я. А когда открыла глаза, увидела, как мелькнула жёлтым вокзалом наша конечная станция. Я аккуратно приподняла голову мальчика. «Влад, Влад… — мягким в умилении голосом позвала его я. — Слышишь, Влад…» Влад не ответил. Фраза художницы в бордовой кофте, рисующей небо, о мальчике Ангеле в тёмном свитере с розовым пятнышком на груди, стоящим у меня за спиной, рубанула мне по темечку топором. Чудом не убила. Едва оклемавшись, я со всей очевидностью поняла: это случилось. Влад не дышал. Он умер. * * * Инга… Её колени, голые и круглые, посиневшие от холода, напоминали две перезрелые тёмно-розовые сливы с тонкой кожицей. В них так и тянуло впиться губами. Вместо этого я щёлкнул фотоаппаратом. — Э, ты чё делаешь? — развязным тоном хабалки возмутилась она. — А ну вали отсюда, папарацци недоделанный! Девицы в её окружении дружно заржали. А я пошёл по своим делам от греха подальше. Трибуна стадиона за нашим училищем сегодня была полна. Студенческое соревнование по баскетболу вот-вот должно было начаться. И девицы зябли, поёживаясь от колючего осеннего ветра. Та, что с синими коленками, стараясь согреться, подтянула длинные ноги к животу, плотно их сведя, и, обхватя руками, так, чтоб джинсовая ультра- мини-юбка не выдала белья. Я не стерпел и снова щёлкнул. Она угрожающе, глядя мне в глаза, выпустив из рук колени, вскинула вверх средний палец. Но тут раздался сигнал. Матч начался. И она, сразу забыв про меня, согласно новому порыву холодного ветра, конвульсивно повела плечами, поглубже закуталась в куртку «на рыбьем меху». А я же, как человек, которому администрация училища навязала роль фотокорреспондента, принялся за скучную работу. * * * Конечно, я знал её имя. Инга слыла первой красавицей в нашем потоке. Она была похожа на девушку из иностранного журнала. Меня сбивала с толку внешность Инги. Я не мог понять, что делает она здесь, в стенах кулинарного училища? Я как мог домысливал её выбор. Иногда ночные фантазии уносили меня далеко, и я представлял, что Инга под хлопанье фейерверков и всполохи конфетти в блестящем белье выпрыгивает из торта. Как иначе было связать Ингу с едой? Вот и сегодня я сидел на трибуне, то и дело погладывая в её сторону. Инга, окружённая свитой размалёванных ПТУшниц, и знать не знала, о чём я мечтаю сейчас. Я же мечтал о конце баскетбольного матча. Когда с чувством выполненного долга я, наконец, пойду домой, а там закроюсь в тёмной комнате и проявлю фотоплёнки. * * * Три дня я набира