ый, как будто бы в комьях: то пустой, то рыхлый. Такие смутные тёплые дни случаются в марте. Но шёл декабрь. И мы не усидели дома. Нарушив запрет Володи (он был тогда в Москве) не совать нос дальше детской дворовой площадки — рванули за город. Там, в пышно наряженном хвойном лесу, находилась конюшня. И можно было покататься верхом на лошадке, предварительно накормив её морковкой, яблоком или кусочком хлеба. Втайне от всех я часто возила сюда мальчишку. Узнай Володя, что я это делаю, он бы, наверно, «истёр меня в порошок». Владу вредил не только стресс, но даже слабенькое волнение. Однако у меня была своя метода Владова оздоровления. Я, бывшая лыжница, жилистая и вёрткая, верила в могущество самоисцеления. «Было бы желание жить», — твердила я с отчаянной надеждой. И терпеливо учила Влада радоваться жизни, впуская в неё чудеса. А для этого нужно было покидать квартиру. Влад был мне благодарен. * * * В то утро Влад надел тёмный старенький свитерок. — Это что у тебя в руках? — спросила я его, подкатывая рукава. Мальчишке приходилось покупать одежду на много размеров больше, чтоб уместить его большое сердце. — Я коняшку нарисовал. Розовую. И вырезал, — сказал мне он, — хочу на свитер прицепить. Влад протянул мне бумажную лошадиную голову, к которой с обратной стороны была прилеплена скотчем булавка. — Красавчик, — щёлкнув булавкой и приколов голову, одобрительно кивнула я, — пошли мыть морковку. Потом, выйдя из дома задолго до отправления электропоезда, мы с Владом побрели на станцию. — А я ещё манго взял, — сообщил довольный Влад. — Ещё чего! Я манго коней кормить не нанималась! — в шутку возмутилась я несправедливому распределению продуктов. — Манго — это деликатес. Я его только тебе покупаю. А Звёздочке манго нельзя. В манго косточка. Сам съешь. — Нет, — не огласился Влад, — я манго тебе отдам. Ты косточки выколупывать умеешь. К перрону из глубины тоннеля, как большая глазастая змея, выползла электричка. Тревожно протрубила. Мы с Владом зашли в полупустой вагон, плюхнулись на свободные места. Сиденья порадовали нас подогревом. И Влад, утомлённый долгой ходьбой и нутряным теплом электрички, притулившись боком ко мне, быстро уснул. Задремала и я. А когда открыла глаза, увидела, как мелькнула жёлтым вокзалом наша конечная станция. Я аккуратно приподняла голову мальчика. «Влад, Влад… — мягким в умилении голосом позвала его я. — Слышишь, Влад…» Влад не ответил. Фраза художницы в бордовой кофте, рисующей небо, о мальчике Ангеле в тёмном свитере с розовым пятнышком на груди, стоящим у меня за спиной, рубанула мне по темечку топором. Чудом не убила. Едва оклемавшись, я со всей очевидностью поняла: это случилось. Влад не дышал. Он умер. * * * Инга… Её колени, голые и круглые, посиневшие от холода, напоминали две перезрелые тёмно-розовые сливы с тонкой кожицей. В них так и тянуло впиться губами. Вместо этого я щёлкнул фотоаппаратом. — Э, ты чё делаешь? — развязным тоном хабалки возмутилась она. — А ну вали отсюда, папарацци недоделанный! Девицы в её окружении дружно заржали. А я пошёл по своим делам от греха подальше. Трибуна стадиона за нашим училищем сегодня была полна. Студенческое соревнование по баскетболу вот-вот должно было начаться. И девицы зябли, поёживаясь от колючего осеннего ветра. Та, что с синими коленками, стараясь согреться, подтянула длинные ноги к животу, плотно их сведя, и, обхватя руками, так, чтоб джинсовая ультра- мини-юбка не выдала белья. Я не стерпел и снова щёлкнул. Она угрожающе, глядя мне в глаза, выпустив из рук колени, вскинула вверх средний палец. Но тут раздался сигнал. Матч начался. И она, сразу забыв про меня, согласно новому порыву холодного ветра, конвульсивно повела плечами, поглубже закуталась в куртку «на рыбьем меху». А я же, как человек, которому администрация училища навязала роль фотокорреспондента, принялся за скучную работу. * * * Конечно, я знал её имя. Инга слыла первой красавицей в нашем потоке. Она была похожа на девушку из иностранного журнала. Меня сбивала с толку внешность Инги. Я не мог понять, что делает она здесь, в стенах кулинарного училища? Я как мог домысливал её выбор. Иногда ночные фантазии уносили меня далеко, и я представлял, что Инга под хлопанье фейерверков и всполохи конфетти в блестящем белье выпрыгивает из торта. Как иначе было связать Ингу с едой? Вот и сегодня я сидел на трибуне, то и дело погладывая в её сторону. Инга, окружённая свитой размалёванных ПТУшниц, и знать не знала, о чём я мечтаю сейчас. Я же мечтал о конце баскетбольного матча. Когда с чувством выполненного долга я, наконец, пойду домой, а там закроюсь в тёмной комнате и проявлю фотоплёнки. * * * Три дня я набирался храбрости. Три дня ходил по коридорам училища, будто неприкаянный. А завидев её, пылал ушами и ретировался, некстати вспоминая пословицу «на воре и шапка горит». «Я не вор! — срывался я в истерику в назидание предательски алеющим ушам. — Наоборот! Хочу подарок сделать». Но в следующий раз при виде Инги уши накалялись пуще прежнего, до мелкого покалывания в горячих раковинах. Я шёл в туалет и с осторожностью заглядывал в зеркало, опасаясь увидеть по сторонам головы бордовой змеи спиральной плитки. Потом крутил кран, выпуская холодную струю. И поочерёдно совал в неё уши. И мне уже мерещилось, что уши мои — вовсе не уши. А змеи, которые шипят и ссорятся. Змей приручить я так и не смог. Куда там! Но к ней подойти решился. — Это тебе, — сказал я Инге, улучив тот момент, когда рядом с ней не было свиты. — Я проявил твои фотографии. Вот… возьми… посмотри. Вдруг понравятся. — А, это ты, папарацци, — ничуть не удивившись, взглянула на меня Инга. — Ну, давай, раз принёс. Я отдал Инге конверт, и она, не раскрывая его, сунула снимки в сумку, болтающуюся у неё на плече. И ни слова больше не говоря, ушла по своим кулинарным делам. А я пошёл в туалет мочить в воде уши. * * * Далее события разворачивались с чрезвычайной скоростью. Инга, привыкшая к грубым ухаживаниям гопников, сильно впечатлилась моим чувственным подарком. Думаю, снимки ей понравились. Иначе как объяснить её порыв? Она предложила мне встретиться. — А куда ты хочешь пойти? — спросил я девушку, мгновенно сделавшую меня счастливчиком. — У нас что, белый танец? Дамы приглашают кавалеров? — грубо одёрнула меня Инга. — Может, в кино? — скороговоркой выпалил я, боясь, что спесивая красавица передумает. — Скучно, — сделав недовольную физиономию, разочарованно вздохнула Инга. — В парк? — Холодно. — …Ну, давай домой тебя приглашу. — А кто у тебя дома? — Нет никого. Я один живу. — Один? — округлила глаза Инга. — Веди! * * * — А где предки твои? — гостья с любопытством осматривала мои двухкомнатные «апартаменты» в хрущёвской пятиэтажке, без тени смущения «суя нос в каждую дырку». — Мать в Москве… За москвича замуж вышла. — За москвича? — Инга снова округлила глаза и плюхнулась на диван. — Ну да, за москвича, — сосредоточенно думая о том, чем занять гостью, рассеянно шаблонно отвечал я на её вопросы, — мама в народном ансамбле на аккордеоне играет… Была на гастролях в Москве. Ну, и познакомились. — А ты? — Инга настойчиво потрошила моё прошлое. — А что я? Сперва с бабулей жил… Потом она умерла… Сундуки, ковры, комод — это бабушкины вещи, — как бы извиняясь за «нафталиновый» интерьер своего жилища, пояснил я. — А мне нравится, — неожиданно заявила Инга. * * * Я пошёл на кухню, чтобы приготовить чай. Инга же, попросив включить ей телевизор, бесцеремонно вытянув вдоль дивана свои бесконечные ноги в телесных «капронках» с люрексом, с удовлетворённым видом уставилась на экран. Когда я вернулся с вазочкой сухого печенья и сахарницей, гостья моя как будто даже удивилась моему появлению. — А… ты? Чай уже готов? — Да, присаживайся. — А можно я печеньки лёжа есть буду? — А чай? — А к чёрту чай! * * * — Вот что-то я не понимаю, — оторвавшись от «Клуба кинопутешественников» и надкусив печеньку, присела-таки на диван Инга, — вот ты, Вовочка, такой приличный мальчик, а учишься — где попало. — Почему где попало? — Ну, в училище в нашем, в отстойном… в кулинарном… Ты чё в нём забыл? — мешала мне соображать шевелением хищных губ въедливая Инга. — У тебя же мать артистка. Москвичка! — А что мать? Она всегда на гастролях была. Меня бабуля воспитывала… В школу пошёл, сам собой распоряжаться стал… На фотокружок записался, — старался я «держать лицо» перед гостьей, формулируя мысли так, чтобы удовлетворить любопытство собеседницы, — когда бабушка умерла, мне пришлось самому еду готовить… мне это понравилось, поэтому я пошёл в кулинарное училище. А ты почему там учишься? — А я с подружкой за компанию, — отмахнулась Инга, отвечая на мой вопрос с той интонацией, которая давала понять, что эта тема разговора ей скучна. — Где я ещё могла учиться? — Как где? — вцепился я в Ингино безнадёжное «где?». — Ты хоть понимаешь, ты хоть знаешь, какая ты красивая? — Теперь знаю. Я это по фоткам твоим поняла. И я в первый раз за наше знакомство увидел смущение на лице драгоценной девушки. * * * Через неделю Инга снова была у меня. Теперь к её приходу я подготовился и испёк бисквит. Гостья, сильно удивившись домашней выпечке на столе, скороговоркой, не придавая веса словам, пробурчала с набитым ртом что-то про то, что дома её вкусняшками не балуют, что мамаша её на всю голову больная и что возвращаться к себе ей вообще неохота. Меня