Подъехав к дому, дипломат лихо припарковал авто, но замешкался, вылезая на свет божий из служебного «мерина», слегка «повоевал» с одеждой. Потом он шуганул кота, сидевшего у подъезда, а сам прошмыгнул в дверь, заглянул в бар и немного повозился в темноте с мерзавчиком «Вани пешехода». По обыкновению Снегирь воровато «крякнул» перед сном и потихоньку, чтобы не беспокоить свою жену, просочился в спальню на супружеское ложе. Хотя Алан Петрович и был в необходимой кондиции, т. е. «от полулитра до семисот», однако сегодня, «отдипломатив» до двенадцати, он в принципе не горел желанием романтично общаться с присутствующей дома дамой. Она, напротив, отбросив Пруста, ждала этого момента и явно была чем-то расстроена.
Ангелина Сергеевна приходилась Алану Петровичу третьей законной музой и «лежала» у истоков элементов романтизма в его позднем творчестве. В посольской школе она преподавала музыку, биологию, литературу и этику семейной жизни, а также являлась автором песни «Школа, школа — белый потолок» (на мотив «Чунга-Чанги»), считала Достоевского писателем-психиатром и как-то заявила, что Андрей Рублев — это Пушкин Древней Руси. Алан Петрович был вторым дипломатом Ангелины Сергеевны.
— Опять наклюкался! — язвительно заметила супруга из темноты своего ложа и перевернулась на другой бок.
— Дорогая, я работал с документами.
— Писал о бельгийской заднице?
— Ты сегодня прекрасно выглядишь, мой майский розан! Новая прическа… Дорогая, эти бигуди тебе очень к лицу!
— Не замечала раньше, чтобы ты любил цветы и бигуди… И что же?
— Очень рад тебя видеть! Как дела в школе, мой идеал?
— Ты мне зубы-то не заговаривай! В школе глухо как в танке, от нее мне никакой пользы, кроме вреда! Просто кошмар! Это не ученики, а бандерлоги самые настоящие! Я им твержу о трагедии интеллигентного, но умного человека, почти дипломата, а Николаев в сочинении написал, что Родион Раскольников не хотел иметь, что имел, и поэтому убил старушку-наложницу!
— Умный мальчик, как тонко разобрался в ситуации! На отца очень похож. Быть ему, ангел мой, генеральным в Нью-Йорке…
— Хоть в Одессе, но что произойдет с российской дипломатией, когда в МИД придут эти недоросли? Скоро в дипломаты будут брать единорогов — хлопцев с хреном во лбу!
— Ангелина, дорогая, не переживай. Стоит ли беспокоиться! Я ведь тоже сначала пишу — потом думаю, а Центр другого ничего и не требует. Ты ведь знаешь, что мы сделали все, чтобы Родина разоружилась… К тому же, дорогая, в последнее время часто забываю, что написал. Маразм, мой ангел, — вот наша награда за многолетний дипломатический труд! — с грустным пафосом произнес Снегирь и обнял боевую подругу сзади.
— Не прибедняйся, Аланчик! Ты ведь у меня практически Державин, а по бабам бегаешь не хуже солнца русской поэзии, мерзавец. Нам ли, милый, быть в печали?
— Ангелочек, ты не посмотришь мой отчет?
— О нючёпингском поприще? Рассказываешь всем, как приходил из сауны в перьях?
— Не язви, прошу тебя, Ангелина! Ну сколько можно вспоминать об этом невинном контакте по заданию Центра? В конце концов, не мог же я поставить под вопрос дееспособность российской дипломатии!
— Уже час ночи, милый! Охота мне твои каракули разбирать?
— Лапочка, сдать все надо к полудню, а у меня, как говорится, еще конь не валялся!
— Ладно, неси. Только не дыши на меня, а то такой аромат извергаешь, хоть закусывай!
— Эм-м-м! — неистово промычал Алан Петрович. Он неожиданно для самого себя вспомнил, что, застегивая пальто, положил отчет на капот «мерина»… Утеря секретных документов — поганое недоразумение, стратегическому партнеру не пожелаешь! При этой мысли Снегирь вскочил с постели, натянул брюки, буквально «на скаку» надел блейзер и, сверкая волосатой грудью, выбежал во двор. Шерсть на груди и спине взволнованного Алана Петровича была столь густой, что без рубашки в нем вряд ли можно было признать интеллигента. Примечательно, что этот фактор здорово помогал в его насыщенных отношениях с женщинами. Ангелина Сергеевна, сообразив, что муж о маразме в целом не шутил, паниковать не стала, а только вновь открыла для себя Пруста и закурила для порядку сигарету.
Все, слава богу, обошлось. Снегирев нашел отчет целым и почти невредимым — к нему, вероятно, проявил интерес лишь один из соседских котов, сделавший пометки на страницах… Муза, чтобы хоть как-то успокоить друга, чистосердечно призналась: «Аланчик, мой меховичок! Тебя готова читать всегда и везде… Плевать я хотела на эту скандальную критику!»
ВЕСНА СМЕРТИ