Или возьмем супругов, которые много лет прожили вместе. Говорят, они видят друг друга такими же молодыми и красивыми, какими были в первые годы брака. Но ведь это не так! Они состарились, у них одышка и морщины. Кого же, собственно, они любят?».
Денис возвращался в свою квартиру, с твердым намерением заняться чем-нибудь полезным. Пропылесосить ковер или помыть посуду. А потом приготовить ужин.
Но есть не хотелось, а благие намерения провести вечер в трудах и заботах быстро забывались. Денис ложился на кровать или диван, закрывал лицо руками и снова предавался мыслям, которые беспрестанно его терзали, мучили, не давали ни минуты покоя. Юноша никак не мог остановить этот утомительный процесс, напоминающий бесконечный распад радиоактивных частиц. Раньше он жил беззаботно, и все больше ощущал и чувствовал, чем думал. Наслаждался легкостью своего тела, едой и сном, радовался каждому красивому закату, с удовольствием разглядывал на улицах красивых полураздетых девушек. Теперь он потерял способность получать удовольствие. И даже не хотел получать его.
Денис объяснял это оставшейся у него со Дня Подвала (также можно назвать его Всемирным Праздником Молотка) сильной хромотой. Просто удивительно, насколько физическое увечье развивает склонность к размышлениям. Хотя юноша и догадывался, что это слишком простое объяснение, и причина намного серьезнее.
Впрочем, причины были неважны. Важен был итог. Он заключался в том, что Денис все вечера тратил на эти раздумья, после которых у него не оставалось сил делать что-либо. Честно говоря, раздумья эти были таковы, что после них любое действие казалось бессмысленным.
«Как еще очень странно в любви, — к примеру, думал он, — что есть человек — и красивый, и умный, и хороший, — а счастья нет. И никто его за всю жизнь так никогда по-настоящему и не полюбит. А какому-нибудь ублюдку, который в сто раз хуже, уродливее, тупее, припишут всяческие достоинства, и будут любить его страстно и нежно, и оправдывать все его мерзости. Люди могут простить все, что угодно, кроме ума и доброты. Кто-то называет любовь безумием, но бедная любовь здесь не причем. Это люди — сумасшедшие. Они не замечают реальную красоту, ум и доброту, а вместо этого придумывают их там, где этого нет и в помине. Люди ненавидят то, что есть. Они способны любить только то, чего нет».
Эти мысли никак не были связаны с тем, что происходило в жизни Дениса, но занимали его гораздо больше и казались более реальными. Сама жизнь — роман с замужней женщиной, учеба и работа, редкие встречи с друзьями — казалась ему теперь размытым сном, миражом, нелепой игрой.
Порвав с замужней, Денис, как уже было сказано, погрузился в учебу. Заводить новых романов юноша не собирался, но похоть не тетка, и несколько раз он все же переспал с девушками на студенческих вечеринках. Никогда он не имел у девушек такого успеха, как теперь, когда он не хотел никого из них видеть.
В июле Денис навестил родителей. В родном доме все шло по-старому. Время там словно остановилось, и даже воздух как будто не имел вкуса и запаха. Родители уже не жили, а только доживали свой век, хотя им было немногим больше сорока.
Перед Денисом встала серьезная задача как-то объяснить свою хромоту. Он решил, что самое лучшее — рассказать правду. Всю. Как есть. Впрочем, ему было плевать, лучшее это или худшее. Сочинять достоверную ложь не было ни сил, ни желания.
Денис рассказал и про дело «Вульгаты», и про убийство Насти, и про подвал. Он сидел за столом на кухне, а мать с отцом — напротив. Снаружи начался дождь, оконное стекло дребезжало от резких порывов ветра.
Родители слушали его молча, только изредка переглядывались. После Денис пожалел о своей откровенности. На протяжении всего рассказа он испытывал странное тоскливое чувство. Будто рассказывал не он, а кто-то другой. И родители будто были не родители.
Мать так до конца ему и не поверила. Она не могла себе представить, что такое возможно. Отец оказался более просвещенным. Вместе с Денисом они долго убеждали мать, что сейчас происходят и более ужасные вещи. Но впустую.
На следующий день Денис с матерью пили чай на кухне. Она долго смотрела на сына, потом сказала:
— Тебе лучше уехать оттуда. Ты там будешь мучиться. Да и что за жизнь в этом Чернозерске?
— В конце лета уеду. Но у меня там еще есть дела.
В городе его держал судебный процесс над Камышевым и другими. Денис встречался со Спириным каждую неделю. Капитана еще не уволили из органов. Но отстранили от дела.
— Среди больших начальников из Управления есть много людей, которые спят и видят, как бы меня вышвырнуть, — сказал он, когда они с Денисом сидели в уютном кафе. — Думаю, к концу года я уже буду охранником. Или кем похуже. Эпилептик может быть императором, но носить табельное оружие и носить форму ему не позволят.
— У вас не было новых приступов?
— Слава богу, нет. Я стараюсь в последнее время беречь нервную систему.
Некоторое время они молча пили кофе.
— Дело ведет Тимофеев, — сказал Спирин. — Надежный следак. Он сделает все, что нужно, можно не сомневаться. Камышева из-под стражи уже освободили, но это ничего.
— Журналисты вас не дергают?
— Зачем? Я уже побоку. Кузнецов отдувался. Ну, и лавры все себе присвоил, конечно. Про тебя, слава богу, никто ничего не узнал. Так что можешь жить спокойно. Учись, работай, гуляй. Не трать впустую свои лучшие годы.
— Я сомневаюсь, что эти годы — лучшие.
Снова возникла пауза. Они допили кофе и съели все пирожки.
— Раньше у меня не было времени вот так сидеть, — сказал Спирин, промокая губы салфеткой.
— Полиции удалось остановить распространение дисков?
— Лишь отчасти. Часть товара Кейси хранил у себя в номере под ванной. Около сотни дисков нашли в доме Камышева. Что-то они уже продали через Интернет. Но большую часть американец и его партнеры вывезли за рубеж. Слушай, не стоит так переживать. Мы сделали все, что могли. Наша с тобой история — яркий пример того, как полезно делать людям добро. Мы хотели, как лучше, а в итоге вышли плохими. Нами все равно все недовольны. Когда стараешься для людей, они наглеют и требуют все больше и больше, а благодарности, в итоге, ноль. А тот, кто думает только о себе, выходит всегда молодцом.
— Славу уволили из органов?
— Он уехал к матери в Воронеж. Мы встречались с ним позавчера. Он решил порвать со своими покровителями. Но так легко ему это не удастся.
Денис подпер рукой подбородок. Побарабанил по столешнице пальцами.
— Вы не надумали навестить дочку?
Спирин нахмурился.
— С чего вдруг ты об этом заговорил?
— Да так, к слову пришлось.
— Я же говорил — она сама решает, кого хочет видеть, а кого нет.
— Вы уверены? Но почему она не хочет видеть отца? Это же тоже ненормально.
— Ну и как ты это объясняешь?
— Ваша дочь любит вас обоих. Я уверен, что она очень хотела бы повидать вас. Просто боится обидеть мать этим поступком. Ей приходится выбирать между двумя дорогими людьми. Думаю, она очень мучается.
На лице Спирина отразилось сомнение, а потом — плохо скрываемая надежда.
— Ты думаешь?
— Я не думаю. Я уверен. Вы уже забыли, что значит быть ребенком, а я еще помню. Ваша дочь не сможет сама разрешить эту проблему. Вы, родители, хотя бы не ради себя, но ради нее, должны договориться и прекратить ее мучения. Раз в неделю она захочет вас видеть. Хотя бы позвоните ей.
Спирин покачал головой.
— Ты прав. Я должен позвонить хотя бы потому, что мне это нужно гораздо больше, чем дочери. В ее возрасте с родителями общаются только из вежливости. Ничего не обещаю, но… попробую.