Аппетит после размышлений пропал, как будто его никогда и не было. Отложив палочки, Хидео тяжело вздохнул. Он не хотел показывать на людях свои эмоции, но они упрямо просились наружу – вот он потянулся рукой к губам, чтобы с силой закусить палец – это нужно было сделать, чтобы почувствовать боль. Боль отрезвляет.
На губу просочилась кровь из пальца. Почувствовав жжение, Хидео отнял руку. Наваждение прошло, и стены, и глухое одиночество, давящие на него своей неподъемной тяжестью, наконец отступили. Справляться с психологическими проблемами с помощью боли – способ вредный, но достаточно действенный.
Он был бы рад любому живому существу, даже Хамаде. В идеале, конечно, ему хотелось посидеть с Генджи – тот уж точно не станет терпеть тишину и расскажет о чем-нибудь интересном. Он сейчас буквально помешался на преступлениях, хочет непременно докопаться до истины, да только он же обычный школьник, такие, как он, разгадывают тайны только в детективных книжках да подростковых сериалах. И все же Генджи уверен в успехе дела. Может, это из-за того, что у него отец работает в полиции? Он как раз сейчас занимается этим делом.
Телефон завибрировал. Хидео потянулся за ним, и, вытащив, открыл сообщение в «микси». По забавному совпадению, писала Хамада:
«Где ты?»
У Хидео учащенно забилось сердце. Легка на помине! Стоило только подумать о том, что ее нет, как она внезапно появляется! Невесомое волнение подкатило к самому горлу, пока он печатал ответ:
«В саду».
Ему не слишком хотелось говорить о том, в каком месте он сейчас обедает, но ничего другого не оставалось, тем более он сам скучал в одиночестве и остро нуждался в компании. Все-таки, какой бы странной Мичи ни была, ее присутствие рядом как-то… успокаивало. Ее светлые волосы, непринужденность, вечный оптимизм и почти щенячья кротость вселяли в душу трепетную радость, от которой становилось теплее и веселее.
Сидя в мрачном, нетерпеливом ожидании, Хидео порывался вновь отведать желанного бэнто, но рис не лез в глотку – то ли от волнения, то ли просто от одного пресыщения одним видом еды.
Припомнился сон – точнее, он и не забывался, существовал где-то на периферии сознания, как вещь, суть которой давно позабыта, но которая все еще напоминает о себе.
Череп волка, волчий череп – время выбелило кости, сгладило углы, отчего свет лазурного неба голубыми тенями очерчивал впадины и покатые изгибы. Мысленно Хидео провел пальцами по кости, почти на физическом уровне ощущая шероховатую поверхность, испещренную царапинами и вмятининами. Он этот череп поцеловал – прямо в молочно-белые зубы. Он и сам не понимал, почему сделал это, почему из всех действий он совершил именно этот целомудренный, почти ритуальный поцелуй. Да, наверное все дело в том, что это был своеобразный ритуал – чтобы пройти дальше, нужно поцеловать усопшего.
Лазурное небо тоже что-то значит? Голубой цвет – цвет чистоты, непорочности, это цвет воды и небес. Как это привязать к тому, что он чувствовал во сне? Есть ли у этого какая-то трактовка? Голубой цвет – это, по сути, разведенный синий, а синий втягивает в себя зрителя, забирая его внимание без остатка. Чем темнее синий, тем глубже омут, в который он затягивает.
– Я совсем забыла, что ты обедаешь здесь, – Мичи торопливо подошла и аккуратно села рядом.
Хидео посторонился, отводя взгляд в сторону. После того что произошло в библиотеке, ему стало неловко на нее смотреть. Что она, интересно, подумала, когда увидела его побелевшее от ужаса лицо? Хотя он и считал ее странной, ему совсем не хотелось, чтобы она думала про него то же самое. Он же совсем не странный – типичный подросток с обычными проблемами. Его часто приводили в смятение глупые и пошлые шутки одноклассников, его сводили с ума миры, в которые он с головой погружался, но это никак не характеризовало его как личность. Хидео был, скорее, наблюдателем своей жизни, нежели ее непосредственным участником – он дружил с сумасшедшим Генджи, жил с сумасшедшей матерью и мечтал о сумасшедшей девушке. Традициям он не изменял.