— Построиться.
Построились. Взяли лопаты в положение на плечо, запели по приказу строевую песню:
Зачитывая наряд на завтра, старшина послал нас с Серегой в посудомойку и лично пришел проверить: как мы работаем.
Вечером старшина заметил, что мой подворотничок хотя и чистый, но не везде выступает из-за ворота гимнастерки на два миллиметра.
Со второй недели начали сортировать по специальности. Для этого был сделан зачет по физике и была еще одна медкомиссия. Один из нас, Миша Пантюшев, почему-то ее не прошел и был отправлен в госпиталь.
Вскоре мы быстро собирали и разбирали карабины и автоматы, знали обязанности часового и разводящего, дневального и дежурного, но рядом со всем этим шла другая жизнь, в которую мы тоже втягивались, мы учились солдатской смекалке и находчивости.
Как-то получалось, что и в наряды на КПП (контрольно-пропускной пункт) мы не попадали, а хотелось. Парни, возвращаясь оттуда, хвалились тем, что познакомились на будущее, на то время, когда дадут увольнительную, с девчонками. А мы девчонок в глаза не видели с тех пор, как погрузили в эшелон. Правда, один раз было видение в казарме — вначале все думали, что померещилось, дневальный остолбенел — в дверях казармы возникла девушка и спросила:
— Это литер «А» или «Б»?
— «В», — прошептал дневальный.
И девушка исчезла.
И еще было видение. Правда, двухмерное. На экране телевизора, который разрешили включить перед отбоем, мы увидели диктора — девушку, показалось нам, такой красоты, что мы только крякнули да поскребли в стриженых макушках. Тут и то еще сработало, что телевизор многие из нас видели впервые.
Взяли в оркестр Гену Кощеева, он стал бить в большой барабан, таскать его на развод и строевые занятия. Больше он не топал строевым шагом, его барабан давал нам команду под ногу. А самому Гене темп задавала мигающая лампочка. Она мигала один раз в ноль целых восемь десятых секунды. Именно за это время мы должны были поднять, перенести и со стуком поставить на асфальт очередную ногу.
Рудик Фоминых вместе с горьковским Левой Стуловым стал выпускать газету «Зенит» и боевые листки. В них они критиковали тех, кто плохо готовится к принятию присяги. Поместили и на меня с Серегой критику, названную «Не вылезают из нарядов», и нарисовали так, будто мы облеплены нарядами вне очереди. Так оно и было. Раз старшина объявил мне сразу три. Я трое суток жил в кочегарке, думал, что так и надо — отбыть наряды подряд. Повара, нашедшие во мне дурака, подкармливали, а я шуровал уголек, радуясь, что избавлен от Аркани.
Пичугин и Мальцев, имеющие права водителя, ушли в автовзвод. Было им там нелегко, но они хвастались перед нами — еще бы! — они хоть и грузчиками, а бывали за пределами части.
Илюха Деревнин, кончивший до армии школу механизации, попал в дизелисты и ходил самым чумазым изо всех. Демонстративно приходил в казарму после отбоя, не спеша раздевался и специально громко говорил дневальному:
— Запиши: разбудить без пятнадцати шесть. Сальники буду менять.
Когда утром мы без ума вскакивали, Илюха, уже одетый, чесался и зевал в сушилке, распаляя этим злость Аркани.
Редкие из нас попадались на розыгрыши, только бедный Боря Пупышев поверил повару, что мыть котел надо, залезая в него полностью, а для этого раздеваясь и разуваясь. Когда Боря в одних подштанниках залез в котел, повар собрал всех посмеяться над Борей. И мы с Серегой пришли из судомойки. Посмеяться-то посмеялись, но тут же и сами попались. Повар озабоченно сказал, что скоро кухню будут проверять, а под плитой давно не метено. «Я электромотор включу, — сказал он, — а вы навалитесь». И ведь вот сработало всеобщее поглупение — уперлись в плиту всем нарядом в десять человек и толкали, а повар покрикивал, щелкая выключателем.
На вечерней прогулке мы строились и маршировали вдоль уже наизусть выученных плакатов:
— Каждому расчету — классность!
— Работать ночью по дневным нормативам!
— Всем номерам расчета взаимозаменяемость!
— Главное оружие советского воина — бдительность!
— Запевай! — командовал Зайцев.
Рудик Фомин запевал под правую ногу «Дальневосточную»: