— Чтоб служба медом не казалась.
После зарядки заправляли постели, умывались. Арканя ходил с носовым платком, проводил по внутренним стенкам тумбочек, по перилам коек. Проверял тумбочки.
Особенно крепко доставалась нам заправка кроватей. Тут уж Арканя будто отыгрывался на нас за то, что мы умели навертывать портянки. Проклятые матрасы никак не хотели быть ровными по всей длине, особенно не получались углы и ребра. Я это одеяло, которым обертывал матрас, даже кусал зубами, чтоб получалась стрелка по ребру; чтоб удобнее кусать, полз вдоль кровати на коленях. Путался в ногах у Сереги, который кусал свой матрас. И все равно Арканя велел Стулову нарисовать нас с Серегой около двухъярусной койки, заправленной волнообразными матрасами. Эти же волны повторяли фигуры солдат. Пред ними был нарисован образцовый сержант, который строго спрашивал: «Отчего у вас, рядовые такие-то, такие фигуры?» А рядовые отвечали: «Это нам кровати всю фигуру испортили».
Самое смешное, что в этом же номере газеты было мое стихотворение «Тревога». Начиналось оно так: «Меня тревога срывала в любую погоду с постели, сирены ночь воем рвали, чехлы с установок летели…» Тут все было враньем: никакая тревога, кроме криков старшины и дежурного, меня не срывала, про установки, которые надо за считанные секунды расчехлить, переводя их в боевое положение, знали мы только понаслышке. И про сирену я сочинял, какие ж тревоги под сирену, это что-то от пожарников, а не от ракетчиков. «Звезды мигали спросонок, луна на ветвях качалась, а где-то спала девчонка…» и т. д. Но стихи как бы торопили время, старались приблизить ту часть службы, когда мы займемся настоящим делом.
После осмотра внешнего вида, после утреннего строевого тренажа мы с бодрой песней маршировали в столовую. На голодный желудок не очень пелось, но попробуй не попой у Аркани. Как-то раз Рудик Фоминых, запевала, случился в наряде и некому было запеть, никто не решался, а персонально никому не приказывали, так Арканя водил нас строевым шагом вокруг столовой, пока мы не грянули хором.
В столовую запускали слева по одному, иногда, для скорости, и слева и справа. Входя на места, отведенные батарее, мы не садились за уже накрытые столы, вставали по пять с каждой стороны и ждали команды: «Головные уборы… снять!»
Наконец Арканя командовал: «Приступить к приему пищи!»
В столовой был буфет Военторга, в буфет этот быстро ушли наши сбережения, и ни пряников, ни булочки уже было купить не на что, состояние недоедания было постоянным. Нам объясняли, что это временно, что будет хватать, да мы и сами видели, что старослужащие едят куда меньше нашего, но покуда было тяжко.
Женатиков мы прозвали «пара цвай», и обычно, травя в курилке о доармейских похождениях, почти полностью выдуманных, конечно, мы приставали к «паре цвай», чтоб они поделились опытом, а больше всего донимали вопросами о том, каково-то переносят их жены разлуку?
Серега избавился от голода просто. Он заметил, что из числа горьковских выделилась группа, которая проводит физзарядку отдельно, и с ней занимается не старшина, а офицер. В чем дело? Оказывается, офицер этот был начальник физподготовки курсантов, а эти ребята — разрядники. Так как офицер напал на них первых, то и набрал группу из них. Ведь разрядники были и у нас, хоть пруд пруди. Но группа была набрана. Серегу приняли в виде исключения только оттого, что он сказал, что ходил «десятку» (десять километров) по норме мастера спорта. Но не из-за будущих лыжных соревнований пошел Серега в группу, а оттого, что группу эту подкармливали.
А женатики, «пара цвай», приспособились в личное время ходить в столовую.
Посылки приходили, и нередко, но что нам могли послать — те же покупные пряники, кой-какие постряпушки, редко сласти. Но и этим делились. Делились также и с Пинчуком, так как ему приходилось тащить посылки с почты. Старшина, проверяя содержимое, не прикасался ни к чему и сурово приказывал делить только со своими, но Пинчуку приносили потом.
Вернулся из госпиталя Миша Пантюшев. Мы как раз копали траншею для кабеля. Мы бросили лопаты и стали расспрашивать Мишу о медсестрах. Вначале он дернулся было соврать, потом криво улыбнулся:
— Там таких, как я… — потом Миша сморщился и захлюпал. Оказывается, его комиссовали вчистую. Приходилось Мише возвращаться в свой колхоз.