— Я хорошо знал Георгия. Рос с его дочерьми.
— Его брат — Николай. Пионер организованного спорта в Вятке.
— Он как будто погиб?
— Умер от тифа… Прошел через гражданскую войну, был комиссаром на советско-польском фронте… Только подумать: комиссаром в мальчишеском возрасте? Какая биография! Вот у кого учиться молодому поколению!
Рассказывая о Николае Радостеве, Мильчаков весь прямо-таки светился.
Позже, когда я заглянул к нему домой, он взял со стола стопку листов и, как бы взвешивая на ладони их тяжесть, похвастался:
— Вот уже вырисовывается мой Ганцырев-Радостев, живет… Колька Черный, герой Луковицкой улицы. — И сразу же застеснялся, засунул рукопись под стопку книг, наклонился над толстым стеклом, прикрывающим столешницу. Показывая на стекло, сказал торопливо: — Вон какие ляльки достал. Могу предложить для обмена.
Там лежали яркие этикетки от бритвенных лезвий и вина, которые неожиданно, под старость, начал он собирать.
Он тут же замолчал, и я понял, что мысли его совсем не об этикетках, а о романе, о своей жене, карточка которой стоит на столе.
Женя Лубнина (как все мы ее любовно звали до самой ее смерти) смотрела с фотографии, улыбаясь, молодая и красивая, и я очередной раз подумал, как это точно — мертвые остаются молодыми. Всю жизнь она была первой ценительницей его стихов, первой помощницей, и вот сейчас, через годы, Алексей Иванович, работая над романом, безусловно беседует о нем в первую очередь с ней. Он был из однолюбов…
И всякий раз после этого, когда мы встречались, он скупо «отчитывался» о своей книге.
Зная, как он бесконечно шлифует стихи, как трудно с ними расстается, можно предположить, что рукопись романа еще долго бы не увидела света. Но смерть оборвала работу Мильчакова, и именно страница этой книги, а не стихов, — книги всех последних лет его жизни лежала на столе, когда мы узнали о его смерти. Страница — неоконченная, оборванная на фразе.
Товарищи Мильчакова прочитали рукопись, ознакомились с заголовками для нее, с блокнотами, в которых был расписан план книги. Мнение было единым — роман должен быть издан, и не только потому, что это будет лучшим памятником отличному поэту, но и потому, что в центре повествования книги — образ молодого коммуниста, мужественного и волевого солдата гражданской войны — человека, с которого надо брать пример нашему молодому поколению. Кроме того, роман «Вятские парни», встав в один ряд с книгами И. Франчески «Связная партии», В. Ситникова «Горячее сердце», Л. Дьяконова «Олень — золотые рога», А. Минчковского «Старик прячется в тень», — полнее воссоздает для нашего читателя картину жизни Вятки, начиная с 900‑х годов.
Писатель Лев Лубнин, ближе других знавший А. И. Мильчакова, очень вдумчиво и бережно сделал «доводку» рукописи, приложил свою руку там, где автор не успел этого сделать, уточнил и расшифровал многие места книги. И она засверкала своей целенаправленностью, динамикой и движением, своими звонкими красками. Может быть не безупречна геометрически композиция книги, может быть сам автор перетасовал бы по-иному некоторые эпизоды и сцены, может быть не соблюдены все правила повествовательной техники, но и в таком виде роман подкупает своей искренностью, влюбленностью в жизнь, молодостью чувств. И, конечно, любовью к своей Родине, которую защищал солдат двух войн, коммунист Алексей Мильчаков, поэт, написавший в неимоверно тяжелом сорок втором году светлые и оптимистические стихи:
Борис Порфирьев.
Неизвестный в гимназической фуражке
„В ночь на воскресенье неизвестный в гимназической фуражке ударил тяжелым предметом по голове проходившего по Луковицкой улице почтового телеграфиста Д. и скрылся.
Пострадавший доставлен в больницу.
Причина нападения и личность хулигана не установлены.
Блюстители порядка, пора бы пресечь разбой на окраинных улицах губернского города!“.
Прочтя в газете эту заметку, Наташа Веретина, ученица Вятской мариинской гимназии, улыбнулась: «Господи, ведь это же я стала героиней ночного происшествия!» Конечно, из-за нее попало бедняге Мите Дудникову — одному из самых преданных ее поклонников. Не нужно бы так открыто позволять ревнивым мальчишкам провожать ее до дома. Не обращая внимания на окрики матери, стояла она с несчастным Дудниковым в тот поздний час у ворот, слушала стихи, посвященные ей, и приглушенно смеялась. С ним, единственным, смущенным от влюбленности и поэтому милым, она на пасхе, после заутрени, целовалась. Курчавый, с точечками веснушек около носа, он нравился ей, пожалуй. И вот — поплатился… Как он сейчас?