Жарким летним днем, 22 июня 1855 года князь приехал в Царское Село. Тут же его навестил милейший Федор Иванович Тютчев, и уж он-то, как всегда, был в курсе всех внешне- и внутриполитических новостей… Перемены действительно назревали, подтверждая старую русскую аксиому: каждое царствование в России начинает все заново… Велись переговоры по заключению мира, готовились реформы армии, суда, цензуры, системы образования. Поговаривали о том, что будут отстранены от дел все министры николаевского правительства. И хотя положение осажденного, кровью истекающего Севастополя по-прежнему было ужасным, а вражеская эскадра маячила в виду Ораниенбаума — 6 июля Вяземский сам увидел в зрительную трубу мачты британских броненосцев, — перемены позволяли надеяться на лучшее.
Старые знакомые, Блудов и Тютчев, в голос предсказывали Вяземскому успех при дворе нового императора, но пока что никаких внешних проявлений этого успеха не наблюдалось. Князь неторопливо восстанавливал приятельские связи, делал визиты, рассказывал о заграницах, жизнь его проходила в основном по дворцовым пригородам — Царское, Павловск, Ораниенбаум. 3 июля у Анны Тютчевой видел государя, но ни к чему эта встреча пока что не привела, как и знакомство 19 июля с новой императрицей Марией Александровной. «В первый раз от роду ее видел, — записал князь. — Очень приветлива и мила. Разговор около часу». В тот же день Вяземский отобедал у вдовы Николая I, императрицы Александры Федоровны. Но только 20 июля, за обедом у министра народного просвещения Авраама Норова, князь почувствовал, что впереди его действительно ожидает новое назначение: мягко, как бы между делом Норов спросил, как отнесся бы Вяземский к месту товарища министра… Князь, несколько смутившись, обещал подумать: предложение было слишком неожиданным. Авраама Сергеевича он знавал не первый год, относился к нему тепло и слегка насмешливо, считая человеком умным и честным, но не очень способным к государственной деятельности. Норов даже фигурировал в его записных книжках как пример человека, взявшегося не за свое дело (по мнению князя, ему больше подошел бы пост обер-прокурора Синода, а в роли министра просвещения был бы хорош Владимир Титов). И вот теперь перед самим Вяземским точно такое же искушение… Справится ли он? выстоит ли под придирчивым взором общественного мнения?.. Теперь ведь предстоит быть не сотой спицей в колеснице, пост товарища министра — огромная ответственность… Норов, понимающе улыбнувшись, кивнул: торопить не буду. «Предложения», — так отметил князь в дневнике этот знаменательный для него обед…
Согласиться? Разве не этого добивался, желал и ждал он когда-то?.. Да, но поздно, поздно… Как всегда, мысленно попросил совета у Карамзина. И тут же вспомнилось: не то седьмой, не то восьмой год; лето, Остафьево; солнечный луч на крашеных досках пола; улыбка Николая Михайловича:
— Мало разницы между мелочными и так называемыми важными вещами… Одно лишь внутреннее побуждение и чувство важно. Делайте, что и как можете; только любите добро; а что есть добро — спрашивайте у совести. Быть статс-секретарем, министром, автором: все одно!..
Интересно, что Норов заговорил с Вяземским о новой должности, еще не получив на это согласия императора. Пост товарища министра в последние годы правления Николая I оставался незанятым, и перед смертью государь поручил Норову найти достойную кандидатуру… 22 июля министр подал Александру II доклад, где рекомендовал на должность Вяземского, «зная его с давних лет и убежденный в его высоких душевных достоинствах и основательном просвещении». В тот же день, будучи в Петергофе, император наложил резолюцию: «Согласен».
И вот 24 июля состоялась аудиенция во дворце. Александр II вышел к князю запросто, приветствовал его как доброго знакомого, поздравил с новым назначением… Внешне император напоминал покойного отца глазами слегка навыкате, общим очерком лица и отличной офицерской выправкой. Разговор пошел вольно и дельно, «о славянском направлении, о допетровских тенденциях в литературе, о цензуре». Император поблагодарил Вяземского за его последние произведения и вообще произвел на старого князя впечатление самое приятное. Впрочем, Александр Николаевич нравился Вяземскому еще в бытность свою наследником-цесаревичем. А будущий император в детстве учил стихи Вяземского на уроках русской словесности — и нередко, по свидетельству очевидцев, ими восхищался…